Эта статья будет целиком и полностью посвящена немецкой психологии конца XVIII – начала XIX века. Уж не знаю, чем это обусловлено, но почти два столетия немцы массированно атаковали мировую культуру своим творчеством.

Всё началось с Лейбница, который словно бы открыл незримый кран, из которого мощным потоком хлынули немецкие гении всех мастей и расцветок. Немцы отметились в абсолютно разных областях: философия, гуманитарные и технические науки, художественное творчество, политика, музыка. Они создавали целые течения (как, например, «Буря и натиск») в рамках которого комбинировали творческую и научную деятельность.

Шиллер, Гёте, Гумбольдт, Фихте, Новалис, Шубарт, Вагнер… всех не перечислишь!

Это было прекрасное время, давшее жизнь множеству новых идей и концепций. И несмотря на то, что культурный акцент был смещён в сторону философии и литературы, психология также отметилась рядом имён, которые я постараюсь охватить одной-единственной статьёй.

Ну, а если у меня это не получится, значит будем изобретать ещё какую-нибудь эпоху, куда придётся втискивать всех остальных. Но давайте-ка ближе к делу!

«От каждого по способностям…»

В прошлый раз мы оставили уважаемую госпожу Психологию в нежных объятиях Христиана фон Вольфа. И не зря, скажу я вам! А всё потому что он являлся зачинателем так называемой немецкой психологии способностей – целого течения, нашедшего себе верных последователей.

На Христиане мы уже останавливаться не будем, а вот по его ученикам пробежимся вкратце. Но сперва скажем пару слов о самом учении. Каковы же его основные черты? Тут всё просто! Надо запомнить лишь пару постулатов:

1). Душевные акты не навязаны извне. Это гарантирует им некоторую автономность и целостность, что позволяет рассматривать феномены психики без оглядки на внешние условия.

2). Вся совокупность душевных актов сводится к уже известной нам способности представления, распадающейся на познание и спектр желаний.

В это же время в среде последователей Лейбница и Вольфа родился странноватый термин «психократия», означавший независимость одной субстанции от другой.

Иными словами, душа производит свою деятельность исключительно из себя, без влияния тела. Как видите, монады оставили в душах психологов той эпохи глубокий и бережно хранимый след.

Некоторый вклад в это направление внёс Александр Готлиб Баумгартен. Постулат о независимости субстанций был дополнен следующим моментом: всякое влияние одной субстанции на другую проистекает из собственного импульса.

Никаких внешних влияний! Как сказал бы какой-нибудь персонаж из вселенной «Звёздных войн»: «Сила – внутри!»

Получается, тело и душа могут в некоторой степени влиять друг на друга. Но только до известных пределов. Душа, переживая влияние тела, продолжает самостоятельно производить поток впечатлений.

Об этом твердил и Иоанн Георг Зульцер, видевший в смутных, невыражаемых состояниях души момент протекания её процессов, которые попадают в зону нашей рефлексии и, непонятые, убегают в никуда.

Тяжело? Вот вам два примера!

Пример №1: Знойное лето, разгар дня. Вы идёте по улице, мучимые жаждой, и вдруг видите фонтанчик с питьевой водой. Он такой маленький, так робко пробивается из каменной чаши… В ту же секунду вы испытываете смесь восторга и предвкушения. Настроение ваше скакнуло вверх, и жизнь заиграла новыми красками. Не мешкая, вы тут же набрасываетесь на фонтанчик и припадаете к нему жадными пересохшими губами…

То, о чём говорил Баумгартен: Желание вашего тела, выраженное в чувстве жажды, повлияло на субстанцию души, вызвав все эти восторги. Но тело само по себе восторг не испытало, его воспроизвела душа, получив толчок от тела.

Пример №2: Вы идёте по улице. Вроде бы всё хорошо: солнце светит, зарплату только что дали… Но на душе – щемящее чувство тревоги. Вы оглядываетесь по сторонам и взгляд ваш падает на чёрный след велосипедной шины, испачкавший тротуарную плитку… Тревога усиливается, тошнота подступает к горлу. Тело тут ни при чём: вы не падали с велосипеда, у вас его в детстве и не было-то никогда…

То, о чём говорил Зульцер: Ваша душа из самой себя произвела какой-то психический паттерн, никак не связанный с влиянием извне. Вы его уловили и пытаетесь разгадать, но он не поддаётся.

‍

Как видите, при всей своей эклектичности психология способностей стремилась исследовать душу саму по себе, понять, наконец, что она такое в отрыве от внешних причин и обусловленностей.

Ради этой цели парочка философов, а именно: Казимир фон Крейц и Дитрих Тидеман эпизодически прибегают к услугам платонизма. Как известно, Платон считал Бога максимально простым существом, что указывало на его совершенство.

Крейц и Тидеман разделяли вышеупомянутую точку зрения, развернув из неё целую концепцию. Итак, душа – почти такое же простое существо, как и Бог. И чем душа проще, тем ближе она в восходящем ряду духов к Небесному Отцу.

Но душа всё же далека по своей природе от Создателя, поэтому она содержит несколько параметров, роднящих её с предметами материального мира. К ним относятся форма, протяжение и величина. Но как предельно простая сущность, родственная Богу, душа обладает неделимостью и существованием без внешней причины.

Течение на то и течение, чтобы прокладывать дорогу в русле определённой концепции. Поэтому неудивительно, что вольфианцы своего учителя уважали. Но так как критический взгляд никто не отменял, некоторые положения родоначальника подвергались сомнению.

К примеру, Христиан Август Крузиус никак не мог поверить, что вся совокупность душевных сил исчерпывается одной только способностью представления, пусть даже и маскирующейся под несколько других.

Но ведь некоторые психические акты настолько разнятся, что считать их чем-то родственным просто глупо! Вот что общего у чувства радости и переживания боли? Ничего! В свете этого уместнее было бы считать, что душа содержит несколько независимых друг от друга психических способностей.

Завершая этот раздел скажу, что старина Христиан дал хороший такой пинок тогдашней психологической науке. Он очистил её от лишнего, удобрил почву для размышлений доброму десятку учёных, и самое главное – впервые исследовал душу как психическую целостность, не приплетая к ней тела, субстанции или божеств, как это было модно во все времена.

Но такой подход сыграл с ним злую шутку: стремление максимально сузить круг поисков привело к обеднению понятия психики, искусственному игнорированию различности душевных актов. Но ничего! Всегда найдётся тот, кто разгребёт чужие завалы. В конкретном случае добровольцем вызвался уже упомянутый Крузиус, положив начало обстоятельной критике.

Да вы, батенька, критикан!

Кстати, о критике. Закончив с россыпью учёных рангом поменьше, мы вплотную подходим к четырём столпам, которые критиковать умели и могли. Первым из них был великий кёнигсбергский затворник...

Как известно, об Иммануиле Канте надо говорить либо хорошо, либо ничего. Автор трёх монументальных и непростых в понимании трудов («Критика чистого разума», «Критика практического разума», «Критика способности суждения») вдоль и поперёк исследовал опыт, мышление, логические и этические категории.

Совершив настоящую революцию в системе познания, Кант на психологию немного подзабил. И это несмотря на то, что сфера его интересов распространялась даже на астрономию с геологией. А вот психология, наиболее тесно примыкающая и к теории познания, и к вопросам опыта, такой чести не удостоилась. Он лишь немного покритиковал её в своём духе. Давайте же взглянем, что именно не устраивало старину Канта в науке о душе.

‍

Первое, о чём говорит немецкий философ – это то, что внутренний мир следует рассматривать через призму мира внешнего. И здесь, и там мы наблюдаем явления, действующие по одним и тем же законам. Следовательно, никакого своеобразия душевной жизни, протекающей по собственным правилам, и в помине быть не может.

Второй момент уже намного тоньше. Душа, по Канту, несмотря на всё вышесказанное, всё-таки проявляет себя специфически. Лишь болван не заметит этого. Тогда как быть с таким противоречием?

Очень просто! Душа специфична не потому, что она что-то таинственное и чуждое миру, а потому что она – текучий процесс, а не оформленный предмет. Любой предмет включает в себя определённое содержание. В душе как таковых содержаний нет, она – сама деятельность, упорядочивающая факты сознания, связывающая их и разъединяющая. Эту деятельность Кант называет апперцепцией.  

Апперцепция Канта немногим отличается от апперцепции Лейбница. Просто каждый из них подходит со своей стороны. Так, Лейбниц изначально определяет Я как некую целостность, которая пробуждается до способности отличить себя от своих содержаний. Кант же всего лишь возвращается в начало и препарирует лейбницевское Я, разглядывая черты этой целостности.

Чтобы понять, как Иммануил видит психику, надо запомнить следующее: всякое Я лишено содержания. Оно – всего лишь форма соотношений моментов сознания. Это текучий процесс, связанный внутренним единством. И процесс этот разумом непостижим, представляя из себя лишь регулирующий принцип.

Интересным образом философ смотрит на доказательство существования души. Как ни странно, «я мыслю» ни о чём конкретном не говорит, в отличие от «я хочу».

Да-да, именно свобода воли даёт ту опору, которая указывает на целостность психического процесса. Волевой акт един и узконаправлен, он – предельное основание любого душевного движения. Даже в основе мыслительной деятельности лежит воля, которая эту самую деятельность начинает. Иными словами, воля делает душу через свои действия «видимой».

Кант, слегка зацепив психологию своим мощным сознанием, породил целый сонм последователей. Их фамилии я перечислил в выводах и, к сожалению, это единственное что я мог для них сделать. Никакой полезной информации об этих людях я не нашёл. Им, правда, был уделён целый раздел в работе Дессуара, но написан и переведён он настолько плачевно, что никаких ценных мыслей мне оттуда извлечь не удалось.  

Я, снова Я и Фихте

На наше счастье, раздел, посвящённый Иоганну Готлибу Фихте, написан вполне вменяемо. Фихте, наряду с Кантом, Шеллингом и Гегелем входит в четвёрку классиков немецкой философии. Влияние этих людей на умы своего поколения трудно переоценить. Каждый из них построил уникальную философскую систему, толкнувшую научную мысль по четырём различным направлениям.

Фихте, в отличие от Канта, психологию любил, но, как говорится, тайною любовью. В одном своём труде он писал:

‍

‍«Теория науки – не психология, тем более, что последняя есть ничто».

‍

Казалось бы, никакой приязнью тут не пахнет. Но надо знать, что слова эти были адресованы той психологии, которая намертво привязала душу к телу, поставив её в зависимость от бренной плоти и окружающего мира.

Фихте же от психологии требовал иного: а именно, разума, действующего во всём сущем. Прежняя наука о душе пасовала перед подобной задачей, скромно навесив на себя ярлык вспомогательного учения, подчинённого физиологии.

Физиология Иоганна не интересовала вовсе. Взгляд его приковывало чистое самосознание или некое Я, которое незримым образом присутствовало в каждом отдельном сознании как целостный дух.

Не стоит смешивать фихтеанское Я и тот психический комплекс Я, который был описан мною в ранних статьях. У Фихте Я – это некая объединяющая философская категория, родственная мировой душе неоплатоников.

Во всех иных вышеописанных случаях Я – это индивидуальное психическое начало, привязанное к конкретному человеку посредством тела и физиологических процессов.

Так уж получилось, что законы физического мира привели к заключению этого сверхмощного Я в телесной оболочке, где оно смешалось с индивидуальным сознанием. Свою задачу философ видит в том, чтобы продраться к этому универсальному Я сквозь каждую отдельно взятую личность, и подробно изложить законы существования разума как такового. Из-за того, что Я обладает всеобщностью, его можно сравнить с энергией, которая производит сама из себя свои проявления.

Я активно задействует психику каждого отдельного человека, пронизывая собой её слои словно луч света. Отсюда можно заключить, что процесс это не моментальный, так как напрямую зависит от этапов, которые конечный человеческий умишко проходит в акте познания:

- Сперва смутно фиксируется сам факт мышления, как нечто внешнее;

- Затем в сознании формируется образ наблюдаемого;

- Потом вступает в дело рассудок: он может оперировать образами;

- Наконец, формируется разум, благодаря которому Я осознаёт себя.

Душа, в которой засело фихтевское Я, имеет также ряд практических деятельностей, которые примерно соответствуют вышеперечисленным этапам. Если теоретические этапы умозрительны, то практические этапы ощущаются на уровне физиологии и заканчиваются вполне конкретным поступком, исходящим из волевого акта:

- Возникает чувство желания и тяги к чему-то;

- Из этих чувств выделяется устойчивая система влечений;

- Над влечениями надстраивается нравственная воля;  

- Эта воля диктует, какие поступки следует воплощать в жизнь.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что Я – это колоссальный комплекс проявлений всемирного духа, служащий основанием для человеческой воли, творчества, познания и социального взаимодействия.

Тогда как психика отдельно взятого человека – это нечто вроде незримого экзоскелета, в которое облачается Я, чтобы ему было удобней проявлять себя во внешнем мире.

На этом с Фихте предлагаю закончить. К сожалению, мне не удалось в полной мере раскрыть природу фихтеанского Я. Для этого пришлось бы залезть в философские дебри, рассказать про не-Я, которое в некоторой степени олицетворяет внешний мир, пояснить момент их взаимодействия и противостояния…

«Стоп!» - сказал я себе: «Ты куда это намылился? У тебя ещё куча нерассказанного материала, а ты хочешь зациклиться на одном учёном, который и психологом-то не являлся. А ну, марш обозревать остальных!».

Выслушав доводы здравого смысла, я тяжело вздохнул (внутренне обрадовавшись, что удалось соскочить со столь сложной темы) и взялся за следующего классика немецкой философии.  

«Такова моя природа»

В этом разделе мы познакомимся с Фридрихом Вильгельмом Йозефом фон Шеллингом. Чуть ли не со школьной скамьи этот златокудрый гений принялся писать философские работы, наваяв их огромное количество. Интерес его лежал в самых разных плоскостях: религиозная философия, натурфилософия, философия искусства. Психология у Шеллинга начинается там же, где останавливается Фихте, то есть у врат природы.

Фихте считал тело частью природы. А саму природу считал частью Я, выделенную им вовне. Объяснять философские тонкости такого вывода было бы слишком долго, поэтому ограничимся констатацией.

Шеллинг же считал душевную жизнь конечным пунктом и целью природы. Душа занимает хоть и почётное, но подчинённое положение.

Общее: оба философа отводят духу и природе высокое место в своих системах.

Разное: у Фихте на самой вершине дух, у Шеллинга – природа.

С Иоганном Готлибом всё понятно: дай ему волю, он всё вокруг сделал бы частью всеобщего Я. А вот нет ли противоречия у Шеллинга? Ведь столько исследователей до него провозглашали автономность души как от внешнего мира, так и от тела…

Фридрих рассуждает так: допустим, материя – это нечто совершенно чуждое духу, принципиально к нему несводимое. Но не будь дух самой утончённой формой материи, нам бы не удалось найти никакой точки соприкосновения между природой и постигающим мир разумом. Ведь ум не может вступать в контакт с тем, что ему полностью чуждо.

Отсюда вывод: дух – это материя в самом последнем её проявлении. Более того, в духе природа раскрывает свою подлинную суть.

                    .

Окончательное примирение двух областей достигается в тезисе: «Природа целенаправленно стремиться к духовному, дух же постоянно обращается к природному царству».

Несомненно, что-то подобное звучало и раньше. Были уже в истории мыслители, которые понимали душу как часть бытия природы. Но объяснялось всё это довольно мутным образом, не в пример Шеллингу, который прямо говорил о том, что сознание проистекает из бессознательных природных процессов. Опа! Фрейдизм где-то близко… Но мы отвлеклись!

Подчеркнув общие черты развития органического и душевного, Фридрих принимается препарировать дух. В его основание он кладёт ощущение.

Из ощущения, как из ядрышка ореха прорастают три способности: продуктивное созерцание, суждение и волевой акт. Иными словами, мы натыкаемся чувствами на предмет; фиксируем его наличие; выносим ему оценку; реагируем на него, исходя из предыдущих действий.

Кстати, суть ощущения он описывает довольно интересно. Ощущая что-либо мы осознаём ограничение, которое накладывает предмет, сталкиваясь с нашими органами чувств.  

Любопытно отношение Шеллинга к искусству. Искусство (да и любое творчество в принципе) –идеальный синтез природы и духа, ведь только здесь ограниченность обоих сфер отступает. Целью природы является человеческое Я, а целью Я становится искусство, как высшее проявление деятельности разума.

Созерцание красоты и художественное творчество позволяет снова слиться с природой человеческому духу, так далеко ушедшему от неё в процессе своего развития. Таким образом совершается полный цикл:

                                  ПРИРОДА → ДУХ → ТВОРЧЕСТВО → ПРИРОДА

Скованные одной цепью

Георг Вильгельм Фридрих Гегель – фигура эпичная. Завершив немецкую классическую философию, он создал настолько железобетонную научную систему, что её и по сей день штурмуют орды исследователей, находя в ней как огрехи, так и новые смыслы. Но на философии Гегеля мы останавливаться не будем, а лучше обратим свой взор на его психологию.

Тут вырисовываются следующие пункты, сходные с позицией трёх его предшественников:

1). Психология Гегеля не занимала сколько-нибудь значимого места в его системе;

2). Рассуждение о психологии начинается традиционно с её критики.

С одной стороны – это уже доходит до смешного. Четвёртый философ подряд критикует бедную, неокрепшую пока ещё психологию, в попытке выявить её слабые стороны. С другой стороны, отнеситесь с пониманием: представьте, что вы известный инженер, собравший в своей области кучу грантов, и вам предлагают ознакомится с новой отраслью – каким-нибудь проектированием пятимерных воздухозаборников.

И вы этак с ленцой начинаете вникать в это самое проектирование: позёвывая и подмечая все его несуразности и просчёты. Не исключено, что за пятимерными воздухозаборниками будущее, но не исключено так же и то, что это очередная новомодная чушь. Поэтому давайте-ка простим грандам их скептицизм и поищем в рассуждениях товарища Гегеля рациональное зерно.

Первое, что не понравилось Георгу, так это разброд и шатание тогдашней психологической мысли. Слишком много всяких душевных способностей и представлений выдавалось за главенствующий принцип.  

Непорядок! Ощущения могут быть исходным пунктом психики, но вот основным принципом их делать глупо. Ещё одна претензия Гегеля была направлена на желание присоединять к деятельности духа исключительно положительные элементы, игнорируя отрицательные. Такой подход видится ему обедняющим и формализирующим жизнь духа.

Единственным адекватным принципом, помогающим понять любой предмет, Гегель видит в поступательном саморазвёртывании явления из самого себя. Иными словами, в психологии нужно искать самые низшие формы душевной жизни, выявлять противоречия в них и переходить к более высшим формам. Все формы связаны между собой ценностно-целевой связью в единую, пронизывающую их цепь. Весь ряд психологических явлений служит постепенному выполнению конечной цели.

Короче, неразбириху ощущений и душевных способностей должен заменить собой восходящий порядок, необходимо присутствующий во всём сущем как незыблемый закон.

Психология у Гегеля исчезающе призрачным слоем распределена по всей его системе. Если отбросить в сторону всё, что не относится к науке о душе, то получаем следующее:

АНТРОПОЛОГИЯ – душа находится в неразделимом сплетении с телом, что накладывает на неё субъективный отпечаток. Она подвержена возрастным изменениям, особенностям пола и расы, врождённым склонностям.

ФЕНОМЕНОЛОГИЯ – душа переходит на стадию феноменального духа, в процессе рефлексии пробегая этапы чувственного сознания, рассудка, самосознания и разума. Сознание – это акт отличия духа от всего, что не есть он сам. Оно сперва видит объекты в их разъединённости, затем – как целое, а уж потом – законы, по которым эти объекты существуют.

ПСИХОЛОГИЯ – как ни странно, в этом разделе собственно психологию отыскать очень и очень сложно, потому как Гегель переходит на сугубо философские категории и шпилит ими до конца.

Если упростить, то дух на пике своего развития находит проявление уже далеко за пределами собственного тела. Теоретически он пребывает в качестве разума, практически – в качестве воли и свободно – в нравственности.

Более наглядным образом это происходит так: размышляя, ум приходит к пониманию всеобщего закона целесообразности сущего. Это порождает волевой акт (в самом общем смысле), а воля влечёт за собой появление нравственности как таковой.

На этом заканчиваю и перехожу к выводам.

‍

Выводы

‍

• На стыке XVIII и XIX веков немецкоязычный мир переживает настоящий культурный ренессанс. За небольшой отрезок времени в Германии, Швейцарии, Австрии возникает огромное количество учёных, литераторов, художников, музыкантов, политиков, философов.

‍

• Среди множества учений о душе безраздельно властвует немецкая психология способностей, берущая начало в исследованиях Христиана фон Вольфа. Огромное количество психологов исследует различные аспекты вольфианства, сходясь между собой в одном: душа обладает собственной психической жизнью, несводимой к функционированию тела.

‍

• Некоторые положения Вольфа подвергаются критике, в частности сведение всего богатства психической жизни к одной-единственной способности представления.

‍

• Примерно в это же время живут и работают четыре великих философа, чей интерес к психологии выразился в ряде критических замечаний. Ни у одного из них психология не была исследована сама по себе, но её положения использовались как элемент философских систем этих мыслителей.

‍

• Иммануил Кант считал, что науке о душе не суждено будет стать отдельной дисциплиной. На процессы сознания невозможно воздействовать экспериментально (ведь к ним не приложимы математические методы), следовательно, все рассуждения на эту тему так и останутся спекуляциями.

‍

• Душа, по мнению кёнигсбергского мыслителя, – текучий процесс, который нельзя ухватить в его целостности. На наличие души явно указывает волевой акт, делающий видимым последствия принятого ею решения.

‍

• Критицизм Канта повлиял на последующие психологические учения, которые ставили целью изучить связь психических процессов друг с другом в их динамике (Рейнгольд, Маас, Шмидт, Шульце).

‍

• Иоганн Фихте сделал психологию плацдармом для своей философской концепции всемирного субъекта. Субъект этот пронизывает собой психику каждого отдельного человека, но психика как таковая Фихте не интересует. Его задача – вскрыть сущность Я, которая обладает надличностным значением. Такая позиция уводит философа в сторону от психологии в привычном смысле.

‍

• Шеллинг сделал попытку отстоять единство душевной жизни, выступив против комплекса одновременно действующих способностей. Жизнь он изображает в виде непрестанного развития. Но в своих философских изысканиях он, как и Фихте, уходит далеко от собственно психологии. Внимание Шеллинга сосредотачивается на природе, в которой вырисовывается конечная цель развития – человеческая психика.

‍

• Гегель встраивает психологию в комплекс своей философской системы, утверждая жизнь духа как последовательное развитие его этапов от низшего к высшему. Все этапы связаны общей целью выхода на надличностный и общесоциальный уровень.

P.S.: 

Статья, посвящённая самопровозглашённому немецкому Возрождению, подошла к концу. Как и ожидалось, все персоналии мне охватить не удалось. В заключительных статьях нас ждёт ещё много труднопроизносимых немецких фамилий, но главное сделано уже сейчас.

Удалось протянуть мостик между Христианом Вольфом и четвёркой гениальных философов, чьи идеи напрямую связаны с теоретическими завоеваниями XIX века.

Впереди – финальный рывок, который закроет эту рубрику. И знаете, я буду этому несказанно рад, потому как ближе к концу то ли Макс Дессуар, то ли его переводчики (имён которых я, к слову, в книге не нашёл) начинают жестить не по-детски, отделываясь вместо фактов целыми страницами малосвязных рассуждений ни о чём.

Мне приходиться сверять с другими источниками буквально каждый абзац, чтобы невзначай не написать какую-нибудь белиберду. К счастью, большая часть имён мне была и так знакома, поэтому за достоверность излагаемой тут информации я готов поручиться.

Но ничего! Тяжело в учении, легко в последних статьях)) Как-нибудь справимся!