Вот и пришёл момент прощаться с протопсихологией. Что мы узнали о ней, пройдя столь длинный путь? Прежде всего, что её попытки выпутаться из тенёт смежных дисциплин, мистики и метафизики не увенчались успехом.

Психология XX века носит самодовлеющий характер, и даже возвращение эзотерических элементов в её трансперсональный раздел ничего не меняет. Потому что эзотерика там служит подчинённым моментом, в то время как в протопсихологии всё выходило наоборот: любое влияние сразу же брало вверх, оттесняя в сторону психологическую составляющую.

Эти влияния в разные эпохи были различными. То на первый план выходил оккультный компонент, то физиологический, то Бог, то дух, то ассоциации, то представления. Настоящий предмет психологии – психика – грустно следила за подобными перестановками, тихонько вздыхая в стороне.

Немцы хорошо разбирались во многих вещах, но даже они не понимали, что нужно науке о душе, чтобы та смогла обрести самостоятельность. Это понимание придёт лишь полвека спустя.

Его величество Бессознательное

В Германии расцвет искусства и наук длился почти полтора столетия. Как и в каждом затяжном культурном отрезке тут можно проследить чёткую преемственность идей.

К середине века Кант и не думал утрачивать популярность – над трактовками его мыслей бились лучшие умы Европы. Уже прогремел Гегель со своей грандиозной концепцией абсолютного духа, собрав под крыло толпы почитателей. В лучах славы купался Шеллинг, поклонников которого можно было встретить в любой стране.

И лишь Фихте, единственный из этой четвёрки, не снискал той славы, которую можно было бы поставить в один ряд со славой вышеупомянутых мыслителей. Но и он кое-кому был дорог. Я имею в виду Карла Фортлаге.

Работы этого немца отличались крайней метафоричностью и некоторой бездоказательностью. В частности, крайне тяжело далась ему попытка слить воедино чистую психологию с философскими идеями Фихте. Как он это сделал? Давайте разбираться!

Согласно Фортлаге, в основе человечества лежит некий перводух, который соединяет в себе бесчисленное множество отдельных сознательных индивидуальностей. Их единство обеспечивается всеобщим любовным чувством, помогающим пребывать в перводухе, не выпадая из него.

Интересно, что перводух у Фортлаге – это, скорее, местопребывание, точка метафизической геолокации, собирающей отдельные Я воедино, но самостоятельно ни на что не влияющее. Индивидуальности своими поступками сами решают: покинуть общество остальных душ или же взаимодействовать с ними дальше.

Отсюда вытекают два момента: во-первых, прямая отсылка к Фихте с его идеей абсолютного Я; во-вторых, первые проблески концепции бессознательного в том виде, в котором она нам знакома на сегодняшний день.

Перводух – это резервуар, в котором каждое индивидуальное сознание обретает свой приют. По этой же аналогии бессознательное исторгает из себя сознание, само не обладая мыслительной функцией.

Вначале кажется, что аналогия перводуха с бессознательным притянута за уши, но надо помнить, что Фортлаге только нащупал концепт того, что было детально описано Фрейдом. Ум Карла занимали метафизические построения Фихте, поэтому ни о каком принципе удовольствия, Эросе или Танатосе и речи быть не могло – всё это часть дискурса психоаналитиков.

Но даже подобная интуиция заслуживает внимания: она хоть туманна и неполна, зато даёт верное направление дальнейших научных поисков.  

В физиологии бессознательное присутствует не меньше, чем в философских высях. Ощущения, эмоции, физическая сила – всё это тоже составляет содержание неосознаваемой части психики.

Там же обитают и хаотично разбросанные представления, которые группируются сами собой по закону ассоциации (ну, куда уж без нашего вездесущего ассоцианизма!). Сложные или плохо сочетаемые друг с другом представления потом скрепляются и удерживаются вместе осмысленным волевым актом.

К бессознательным процессам Фортлаге относит и всё то, что влияет на психику исподволь, но не попадает в фокус разумного рефлексирования. Этот нюанс слишком похож на фрейдовский, чтобы можно было с чистой совестью от него отмахнуться.

Если отвлечься от идеи бессознательного, то у Карла есть ещё парочка интересных мыслей. Первая из них – прямая отсылка к ассоциативной психологии, которая, кажется, пустила корни во всё, до чего смогла дотянуться. Речь идёт о четырёх свойствах содержания представлений, которые позволяют им преобразовываться внутри мыслительного поля. Вот эти свойства: способность к слиянию, к усложнению, к всплыванию в памяти, к растворению.

Вторая идея довольно-таки оригинальна и не имеет прямых аналогов в работах других мыслителей.

Человеческая душа – это вопрошающее существо, главной функцией которого служит внимание. Наблюдая за действиями, обдумывая вопрос или взвешивая факты мы в полной мере задействуем внимание, преобразуя его, наконец, в волевой акт того или иного действия. Таков механизм, реализующий нашу вопрошающую природу в поведении.

Проблемой бессознательного занимался не один лишь Фортлаге. Более детальную разработку можно найти в творчестве Карла Роберта Эдуарда фон Гартмана. Оговорюсь сразу, что Гартман также рассматривает бессознательное больше с философских позиций, нежели с психологических.

И всё-таки, несмотря ни на что, именно ему мы обязаны возникновением такого ценного концепта. Гартмановское бессознательное – это не фортлагевская интуиция, околачивающаяся на задворках научной теории, не милое допущение и не забавный нюанс, а полноценное явление со своими законами.

Началось всё, как и у Фортлаге, с философских влияний (на этот раз шопенгауэровских). Задумавшись над феноменом мировой воли, которая проявляет себя в каждом видимом и скрытом действии, Гартман замечает явное несоответствие терминов.

Действительно, воля – это нечто свободно-активное, целенаправленное, разумное. А у Шопенгауэра воля болтается по миру без всякой цели, движимая собственными хотелками, которые ей не терпится удовлетворить. Вздумалось животному напасть – оно нападает, влекомое Мировой Волей к действию. И плевать, что последствия для самого животного будут печальны, главное, чтоб Мировая Воля получила сиюминутное удовольствие.

Поразмыслив над всем этим, Гартман решил, что негоже слепое природное начало называть красивым чётким словом из четырёх букв. Уж лучше обозвать его бессознательным.

Да-да, изначально бессознательное по Гартману – это не древняя часть психики, а корректировка термина «Мировая Воля». И на этом всё бы и закончилось, не пойди Эдуард в своих размышлениях дальше.

Итак, Мировая Воля, оно же бессознательное, есть не что иное как жизненная активность во всех её проявлениях. Даже безмозглый цветок росянки, заглатывая мушку, как-то реагирует на её присутствие, хотя и не понимает, что именно он делает… Эврика! Вот где разгадка тайны функционирования бессознательного!

Получается, в неосмысленном моменте поглощения мушки уже содержится «разумный» компонент, выражающийся в целенаправленном стремлении насытить организм и сохранить его жизнеспособность. Если спроецировать это на человека, получится ещё интереснее!

Сознание у людей появляется не на пустом месте. Причины его возникновения, как и законы разума, покоятся в бессознательном, которое можно разделить на некие уровни.

Первый уровень – физиологический – связан с нервной системой, способностью рефлекторно реагировать на раздражения органов чувств. Второй уровень – абсолютный – являет собой жизненный принцип и безликую одушевлённость, лежащую в основе телесности.

Из совместного действия нервной системы и всеобъемлющей бессознательной духовности вытекает вся совокупность психических актов, таких как воля, ощущения, эмоции, память, воображение. Гартман прочно связывает бессознательное с пассивными рефлексами, основная функция которых – слепо реагировать на раздражитель и обеспечивать собой фундамент, на котором будет построена вся последующая осмысленная деятельность.

Как я уже говорил во введении к этой статье, психика в чистом виде протопсихологией никогда не исследовалась. Вот и бессознательное Гартманом трактуется вовсе не с психической точки зрения, а с позиций физиологии, философии и даже оккультизма.

Размышления о бессознательном заводят немецкого философа очень далеко. На самом глубинном уровне оно перестаёт быть обычным жизненным проявлением, преобразуясь в метафору слепого действования сил. Слияние и отталкивание атомов – это тоже бессознательный акт.

Подобная абсолютизация приводит к тому, что Гартман полагает бессознательное в основу любого проявления. Всё, что себя хоть как-то обозначает, показывает, движется, действует – делает это посредством бессознательного начала. Таким образом, могучая бессознательная сила становится чем-то вроде общего принципа, объединяющего в себе любое изменение в материи и сознании…

Вот так, сделав полный оборот вокруг своей оси, Гартман возвращается к Мировой Воле старины Шопенгауэра. Правда, понятие это переименовано в противоположный по смыслу термин, да и суть его раскрыта со слегка иных позиций, более-менее приближенных к предмету психологии.

Давайте, кстати, проведём инвентаризацию этих психологических моментов:

‍

• ‍Бессознательное сохраняет человеческое тело в целости, гармонизирует его физиологические процессы, делит клетки, регулирует обменные процессы и вообще, следит, чтоб организм не развалился ненароком;

• Бессознательное предоставляет базовые инстинкты для выживания человека, даёт ему понятийный аппарат для усвоения языка и окружающей культурной среды;

• Бессознательное множит человеческий род посредством активации полового влечения;

• Бессознательное спасает человека, давая в его распоряжение интуицию;

• Бессознательное дарует понимание о некоторых сверхъестественных процессах и непостижимых разумом идеальных категориях;

• Бессознательное помогает выработать эстетическое чувство и творческие способности.

И вот только лишь в этом списке появляется сходство с фрейдовской теорией. Не удивлюсь, если австрийский психоаналитик держал данный текст на прикроватной тумбочке. Но давайте-ка уже прощаться с Гартманом и Фортлаге, потому как моё личное бессознательное давно гонит меня к новым персоналиям.

Задолбали уже со своей метафизикой!

Как известно, всякое действие рождает своё противодействие. XIX век не хотел следовать дорогой Просвещения и сильно углубляться в рационализм. Но это отнюдь не значит, будто каждый учёный того времени мечтал вызывать привидений, следить за приключениями абсолютного Я, открывать тайны бессознательного и раскладывать пасьянсы из ассоциаций.

Были и такие, кто назло тенденциям эпохи ударялся в крайний материализм, не желая ничего слышать о духовной составляющей изучаемого явления. О них мы сейчас и поговорим.

Людвиг Андреас фон Фейербах оказался знатным перебежчиком. Страстный поклонник Гегеля, панлогист и идеалист в какой-то момент решил пересмотреть свои взгляды.Это привело к тому, что любой мало-мальски нематериальный феномен стал рассматриваться им как хитрая игра разума.

Всё потустороннее и духовное – всего лишь самообман несамостоятельно мыслящего человека. Даже возникновение такой грандиозной идеи как Бог, не что иное, как душевная потребность перевести лучшие стороны людского характера вовне, в какую-то абсолютную категорию. Если нет воли управлять собой, надо придумать того, кто будет делать это за тебя.

«Тайна теологии – в антропологии», - провозглашает Фейербах, давая понять, что за идеей божественного существования кроется тоска по несоответствию наблюдаемого мира человеческим ожиданиям.

‍

Ещё непримиримее вёл себя философ, врач и писатель Генрих Чольбе. Если Фейербах давал понять, что вера в потустороннее – это особый вид заблуждения, выводимый из особенностей людской природы, то Чольбе считал всякий идеализм не просто глупым, но и вредным.

Сверхчувственное, говорил он, свидетельствует о слабости воли, неспособной принять мир таким, каков он есть. Реальность – это то, что мы ощущаем органами чувств, и все стремления дополнить её умозрительными конструкциями лишь искажают суть.

Самое забавное, что Чольбе, как и ранний Фейербах, на своих позициях в итоге не остался. В более поздних работах Генрих начинает признавать, что психическую природу из физического мира просто так не вывести. Делая допущение за допущением, немецкий мыслитель потихоньку пришёл к тому, от чего в молодости бежал без оглядки – к вульгарному идеализму.

Вот самая свежая план-схема реальности по Чольбе: психические образования имеют пространственную форму. Но какую именно? Да, любую! Всё дело в том, что психика в элементарном виде присутствует в одушевлённых атомах, которые все вместе объединяются в мировую душу.

То есть, весь материальный мир – это в какой-то мере одна сплошная психическая реальность. Комбинируясь между собой, одушевлённые атомы сеют семена разума в том куске материи, которому суждено будет стать живым организмом.  

Глядя на все эти мировоззренческие кульбиты, хочется только одно посоветовать будущим мыслителям: граждане, не замыкайтесь в рамках одной концепции, не абсолютизируйте её и уважайте противоположные точки зрения. Тогда не придётся делать слишком резкие повороты, разочаровавшись в своих прежних взглядах.  

И в то же время, в материализме нет ничего плохого, если применять его с умом. То есть, не лезть с этим материализмом в те сферы, где он бессилен, а оставаться в пределах эмпирической науки.  

Идеальным представителем такого подхода я считаю Германа Людвига Фердинанда фон Гельмгольца. Этот разносторонний учёный никаких далеко идущих теорий не строил, а просто трудился в выбранных научных областях, кропотливо добывая опытные знания.

Большой поклонник кантовской философии, Гельмгольц, однако, в проводимые эксперименты её не допускал. Психические акты он выводил из совокупного действия нервных возбуждений, а не из каких-нибудь мыслящих атомов.

Теорию Канта о вещах-в-себе Герман бережно перенёс в физиологию, не прихватив с собой ничего лишнего. Как это выглядело? Очень просто!

Кантовская вещь-в-себе – это скрытая объективная реальность предмета. Познать её нельзя, потому что между предметом и нами стоит субъективизм нашего восприятия, дающий искажённую картину вещи.

С Кантом разобрались, теперь смотрим, что там у Гельмгольца.

Восприятие предметов никак не соотносится с их настоящей сутью. Всё дело в том, что наши органы, воспринимая предмет, рождают определённый символический образ, который мы принимаем за сам предмет. Этими образами мы оперируем в сознании, думая, что работаем с познаваемой вещью.

В защиту этого тезиса говорит и тот факт, что, даже имея схожую физиологию, каждый индивид воспринимает мир по-своему. Происходит это из-за слегка различного строения воспринимающих органов, их функционирования и развитости.

Человек с самым идеальным зрением на свете видит предмет чётче и ярче, чем он выглядит в глазах других людей. Уже в одном этом утрачивается объективность. А уж как предмет существует сам по себе, какая у него на самом деле интенсивность цвета – только одному Богу известно.

Да, Гельмгольц опирался на кантовские построения, но это не мешало ему двигаться строго научным путём, не срываясь в оголтелый материализм или в оторванную от действительности метафизику.

Он спокойно и уверенно следовал выбранной линии: «Ага! Значит, воспринять мир объективно мы не можем… Ну что ж, тогда изучим органы чувств, чтобы понять, чем же обусловлена та или иная субъективная картина мира. Возьмём себе в помощники физиологию и анатомию, чтоб они позволили выяснить, какие нервные процессы отвечают за то или иное восприятие, какую роль играет мозг в производстве зрительного образа, как распознаются ощущения».

Этот взвешенный гармоничный подход привёл в итоге ко многим открытиям в области физиологии. Наконец-то начали искать (и что самое главное – находить) материальную связь между аппаратами внешних чувств и центральными зонами в коре головного мозга, которые отвечали за возникновение психических актов.  

Так зарождалась и постепенно утверждалась клиническая и экспериментальная психология, психиатрия и психодиагностика, которые формировали эмпирическую базу для изучения душевной жизни. Именно с той поры психика оказалась в более тонкой, но неоспоримой зависимости от нервных процессов и телесного строения.

Да, несомненно, практики – это хорошо, но и чистые теоретики нередко способны принести огромную пользу обществу. О самом вдохновляющем из них пойдёт речь ниже.

Мир, построенный с душой

Рудольфа Германа Лотце можно было бы смело перенести в предыдущий раздел. Этот замечательный учёный обладал честностью и уравновешенностью Гельмгольца, только больше тяготел к идеалистическим построениям.

В своих научных поисках герр Рудольф двигался плавно, без резких рывков, словно плыл на лодке в погожий денёк. Как Фейербаха или Чольбе в пучину противоположной позиции его не утягивало. Он легко и с удовольствием отчалил от берега крайнего материализма, прибившись в конце плавания к спиритуалистическому островку, на котором так и остался до конца своей не шибко длинной жизни.

Его учебник по психологии, несмотря на внушительную долю религиозно-нравственных рассуждений, пользовался бешеной популярностью в своё время. Метафизика метафизикой, но и качественное описание нервных процессов там присутствовало. Настоящая находка для физиологов тех лет!

К спиритуализму Лотце пришёл, вскрывая главные несоответствия материалистической позиции: если материя лежит в основе всех вещей, то где она? Мир распадается на бесчисленное множество зримых предметов, разных по своему структурному качеству. Но материалисты почему-то считают, что существует какая-то объективная субстанция, под которую все эти качества можно загнать.

Сторонники идеализма ничем не лучше, считает Лотце. Материалисты хотя бы сводят существование вещей к какому-то воображаемому началу, обладающему физическими характеристиками. Идеалисты даже этого не делают, веря в руководящую роль понятий и категорий, которые даже протяжённостью и видимостью не обладают.

Какой же выход из этого порочного круга? Только один: признать человеческую психику единственным достойным критерием реальности. В конце концов, только в собственных ощущениях можно быть до конца уверенными. Всё остальное вполне рискует оказаться хитро выстроенной иллюзией, для которой нет достаточных доказательств.

Выводы вполне логичные. Ведь, действительно, между нашим Я и внешним миром есть лишь прослойка ощущений, которая связывает эти два феномена воедино. Но вся проблема в том, что нельзя с уверенностью сказать, будто окружающая реальность на самом деле существует.

А вдруг это игры нашей нервной системы, которая, вплоть до мельчайших тактильных ощущений, генерирует правдоподобные образы несуществующего пейзажа, зависшего посреди бескрайней пустоты?

Вот и получается, что кроме психических актов, из которых соткано наше Я, нет ничего безусловно реального. Но уж их-то существование – непоколебимо. Страх, боль, холод, уныние переживаются любым живым существом, а значит и вся душевная система, производящая психофеномены, – это данность в последней инстанции.

Стоит отметить, что утверждая весь комплекс чувств как единое непознаваемое целое, Лотце выделяет в нём три группы отдельных психических способностей, несводимых друг к другу. Это ощущение, представление и воля, которые проявляются во всей цепочке действий, описываемых ниже.

Психика, получая информацию от органов чувств, упорядочивает и классифицирует её, выводя для собственного удобства обобщающие категории. Эти категории в свою очередь конструируют более-менее надёжный шаблон внешней реальности, давая представления не только об объективных явлениях, но и о собственной душевной структуре. То есть, усваивая категории времени, единства, страдания или удовольствия, человек вырабатывает ещё и схему собственной психической идентичности этим понятиям.  

И на этом бы стоило остановиться, но Лотце не хотелось уходить в излишний солипсизм, признающий существование только самого наблюдателя. Внешний мир вроде как есть, но материальным или идеальным он быть не может по вышеупомянутым причинам. Тогда какой он?

Ответ получился парадоксальным: если несомненной реальностью можно назвать одно лишь психическое, тогда и предметы внешнего мира пронизаны психическим, раз уж мы способны их ощутить. Подобное познаётся подобным, схожее по своему составу может взаимодействовать только со схожим. Носитель сознания способен увидеть лишь такой предмет, в котором можно разглядеть иное сознание.

И даже если где-то во Вселенной есть явления, имеющие непсихическую природу, постичь мы их не сможем, так как они никогда не попадут в фокус нашего внимания из-за того, что обладают совершенно чуждым устройством.

Следовательно, в познаваемой реальности есть только дух, принявший разные формы в виде предметов. Разные части духа познают друг друга, соединяются в целостные психические структуры, называемые человеческим мышлением, маскируются под неподвижные предметы, пряча собственную природу от самих же себя.

Это приводит к трём выводам:

1). Психическое является сутью любого предмета и явления. Вне сознания ничего нет. Всё так или иначе одушевлено, пронизано духом и мышлением.

2). Психическое имеет разную интенсивность в мире. В человеке оно присутствует в большей степени, чем в кошке, а в кошке его присутствие гораздо сильнее, чем в камне.

3). Психическое имеет протяжённость, так как обладает измеримыми физическими характеристиками, которые по ошибке приписываются несуществующей «материи».

К сожалению, полного обоснования своих взглядов Лотце не дал. Потому что умер раньше, чем закончил фундаментальный двухтомник «Система философии», в котором собирался заткнуть все методологические дыры своей концепции.

Но даже по имеющимся материалам видно, куда занесло Рудольфа его учение. А вам видно? Нет? Тогда сохраним интригу подольше, тем более, что следующий персонаж двигался примерно в том же направлении. Анализом его вклада в протопсихологию мы завершим и эту статью, и весь цикл сразу.

Мечтательный экспериментатор

О Густаве Теодоре Фехнере обычно вспоминают как о зачинателе экспериментального направления в психологии: строгая научность методов соседствует у него с важными открытиями в области нервной системы.

Но вот теоретические взгляды учёного принято стыдливо замалчивать, потому как взгляды эти пестрили возвышенными околонаучными интуициями, перемигиваниями с Шеллингом и заигрываниями с эзотерикой и спиритуализмом. Это, однако, не мешало старине Густаву гнаться за двумя зайцами сразу (то есть, хватало сил и метафизические построения возводить, и эмпирические опыты ставить).

Исследования Фехнера многое дали современной психофизиологии. В частности, на основе его работ была выдвинута теория о том, что увеличение раздражения, достигающее по нервным волокнам чувствующего органа, порождает одинаковый прирост ощущений в этом органе.

Таким образом, установилась строгая параллель между субъективным чувствованием и телесными явлениями, которая, кажется, навсегда прописалась в клинической и экспериментальной психологии. Ещё один важный вывод, который можно вынести из этих опытов – то, что душевные акты можно измерять математическими методами.

Опираясь на вышесказанное, Фехнер основал новую дисциплину: психофизику, которая была разделена им на внутреннюю (отношение ощущения к нервному возбуждению) и внешнюю (отношение к чувственному раздражению).

Но вот что интересно, прогрессивная по тем временам мысль о том, что душу можно «посчитать», родилась у немецкого учёного под влиянием спиритуалистических идей, мало относящихся к строгой науке.

Цепь рассуждений Фехнера строилась следующим образом: тело и душа являются двумя разными видами проявлений одной и той же сущности. Их взаимосвязанность можно выразить символически друг через друга. Более того, раз телесные параметры можно измерить, а душа – всего лишь иная форма того, что выражено телесностью, то душа имеет такие же характеристики, что и тело. Только характеристики эти трудно разглядеть напрямую в связи с нематериальной природой души.

«Нам поможет живая плоть!» - восклицает Фехнер. - «Сделаем прирост телесной силы мерой прироста психической интенсивности». Сказано – сделано. Душа теперь не только символически выражает тело, но и связывается с ним в рамках общей математической функции, отражаясь в законах числового ряда.

Следуя за Лотце, Фехнер утверждает протяжённость души. А как иначе? Раз тела имеют разные размеры, а душа – идентична данному телу как в символическом, так и в числовом виде, то выходит, что и души имеют разные количественные характеристики, непохожие друг на друга размеры и формы.  

Но что же там с неодушевлённой природой, спросите вы? Но даже если и не спросите, Фехнер ответит однозначно: душа там всё-таки есть!

‍

Какие-то зачатки психики, несомненно, имеются даже у растений. У нас с представителями флоры общий план телесной организации. Материальное тело цветка растёт, меняется, увядает, а значит проявляет своими изменениями душевные процессы.

Весь земной мир рассматривается Фехнером как сложная система, представляющая собой совокупность живущих на ней организмов.

«Разве люди, животные, растения упали на землю, чтобы можно было смотреть на них как на нечто лишь внешнее, извне на неё посаженное?»

Нет! – отвечает сам себе немецкий учёный. Все существующие создания точно так же претендуют на живое божественное одухотворение, как и высшие животные – обладатели развитой нервной системы.

В этих рассуждениях прослеживается идея Лотце, высказанная с большей осторожностью: одушевлено каждое живое существо, но не прямо-таки вся материя без разбора. Таким образом, мировая душа объемлет нашу реальность избирательно, выделяя лишь часть материи и одушевляя только её, но граница, по которой органическое переходит в неорганическое, очень зыбка и неопределённа.  

Змея, пожирающая собственный хвост

…На берегу Ионического моря тёплой летней ночью сидит пифагореец Алкмеон. Его взгляд с восторгом направлен на небо, усыпанное звёздами, которое для древних греков всегда имело особое значение. Он с напряжённым вниманием разглядывает яркие ледяные брызги на чернильном фоне и думает о том, что каждая из них одушевлена. Такие же мысли придут потом в голову Лотце и Фехнеру.

Затем он возвращается с небес на землю и начинает размышлять о душе человека. Алкмеон даже ещё слова такого не знает – «сознание», но интуитивно помещает его в мозг человека, хоть мудрые стоики с ним и не согласны. Но стоики могут оспорить любую мудрость, ведь именно они объединили все душевные феномены в единое психическое поле…

Вот такая она, протопсихология. Замкнутый сам на себя лабиринт, из которого нет выхода. Причудливая ризома, без начала и конца. Несколько десятков пытливых умов зашли в таинственные коридоры, да так и остались там навеки.

Но лабиринт на то и лабиринт, чтобы делать неожиданные повороты и скрещиваться с давно пройденными тропинками. Поэтому нет ничего странного, что мысли Алкмеона переоткрываются заново в конце XIX века в Германии.

В мировой мысли протопсихология не стала полноценной наукой, превратившись в Уробороса – змея, кусающего собственный хвост. Её положения можно рассматривать с любой временной точки, и каждый раз мы будем находить гениальные логические прозрения, смешанные с наивным околонаучным додумыванием. Самостоятельности эта дисциплина так и не обрела.

К тому же, не стоит забывать, что на робкие попытки заговорить о психике как таковой, со всех сторон давил авторитет религии, философии, математики или биологии, что на корню пресекало всякую методологическую автономность. Тянуть на себе нелёгкий груз соседних дисциплин оказывалось делом неподъёмным, надо было начинать всё заново… И главная заслуга протопсихологии заключается в том, что она показала ту точку, то основание, откуда следует начинать.

Спасибо тебе за это, мудрый Уроборос!

‍

Выводы

‍

• В Германии до конца XIX века продолжается небывалый культурный подъём, породивший множество оригинальных мыслителей, в том числе и в науке о душе.

‍

• Среди прочих концептов психологии особенно важным оказывается понятие бессознательного, которое получит развитие в работах Зигмунда Фрейда.

‍

• В XIX веке концепт бессознательного не нёс в себе в полной мере того значения, которым наделил его позднее психоанализ. Фортлаге приписывал ему физиологические рефлексы и неосмысленные представления. Гартман, внося коррективы в шопенгауэровское понимание Мировой Воли, считал бессознательное основой как жизненных процессов, так и осознанных психических актов. Позиция Гартмана максимально перекликалась с фрейдовским толкованием Ида.

‍

• В это же время обретало силу крыло так называемой эмпирической психологии, основанной на материалистическом понимании душевных процессов. Психические акты выводились из функционирования нервных процессов и физиологического устройства организма. К ярким представителям данного направления можно отнести Чольбе и Гельмгольца, и с некоторыми оговорками – Лотце и Фехнера.

‍

• Двое последних сделали попытку обосновать эмпирические основания психологии с позиций идеализма. Обе попытки закончились панпсихизмом – признанием психики единственным объединяющим началом, которое пронизывает в той или иной степени каждое явление внешней и внутренней жизни.

P.S.: 

Вот и подошло к концу наше большое путешествие в мир такого загадочного явления как протопсихология. Загадка состоит в том, что информации в рунете по данному вопросу ничтожно мало, а структурного анализа этого сложнейшего явления вообще нет.

Этот нелёгкий путь по местам боевой психологической славы, я впервые прошёл вместе с вами – никто с вышеописанными концепциями меня не знакомил.  Поэтому, составляя цикл, я сам удивлялся захватывающим и гениальным прозрениям древних психологов, находя внезапные параллели их мыслей с открытиями последних веков. И только терпеливо распутывая непослушный клубок полуфилософских идей, мне удалось набросать более-менее чёткую картину эволюции протопсихологии как таковой. Если, конечно, к замкнутой системе применимо понятие эволюции.  

Я не знаю, насколько получалось быть объективным в своих выводах, но честно – я старался! И мне очень радостно, что Дессуар с чувством выполненного долга уходит на покой в книжный шкаф, в то время, как эта завершающая статья отправляется в мой блог.