Вот странное дело: чем ближе подбираешься к современности, тем гуще становятся дебри психологических учений. Ну, а как иначе? Опытный материал накапливается, теория тоже не стоит на месте, а учёным так понравилось ходить вверх-вниз по индуктивно-дедуктивной лестнице, что некоторые только этим и занимались. Возьмут в фокус внимания какую-нибудь безделушку, до которой в прежние времена всё руки не доходили, и начинают вертеть её со всех сторон, заглядывая в самые потаённые уголки.

Эпоха Просвещения – прямой наследник Ренессанса в деле исследования природы. Но если Ренессанс восторженно знакомился с телесностью во всём её объёме сразу, щедро окропляя плоть духом, то Просвещение смотрело на реальность чуть более критично.

За два предыдущих века первоначальный восторг прошёл, уступив место трезвому расчёту. Человечество, снова обретя материальный мир, о котором оно почти забыло за тысячелетие, принялось скрупулёзно его исследовать, подсчитывать и классифицировать.

Так появился беспрецедентный по своей значимости проект «Энциклопедии наук, искусств и ремёсел», который длился без малого тридцать лет и к которому приложили руку такие известные философы-просветители как Дидро, Вольтер, Гельвеций, Монтескьё, Гольбах и Руссо.

Если попробовать набросать фоторобот эпохи Просвещения, то получится следующее:

• ‍Просвещение не восторгается материальным миром, а планомерно постигает его законы;

• Просвещение часто использует индуктивный метод, изучая окружающий мир экспериментальным путём;

• Просвещение всё больше уходит в материализм, считая науку всемогущей, а реальность – простой и доступной полному изучению;

• Просвещение не интересуют ни религиозные споры, ни теология как таковая;

• Просвещение сурово смотрит на сваленные в кучу предметы и явления, лежащие в полном беспорядке, и начинает приводить их в стройную систему, раскладывая по полочкам наук.

‍

Теперь, когда фоторобот составлен, откроем досье нашего «преступника» и посмотрим, что там написано о психологии. Но сперва, по традиции, обозначим временные рамки: 1620 – 1790. Годом раньше начнётся Великая французская революция, подготовившая приход новой эпохи.

Чемодан без ручки

В то время как Бог активно изгонялся из теоретических построений, кое-где ему отводили самое почётное место. Одним из таких пристанищ стало учение Николя Мальбранша. Богословское образование никак не позволяло ему обделить Создателя участием в своей теории.

Начнём с того, что все материальные проявления – это божественные идеи, находящие своё воплощение в окружающем мире и доступные познанию. Но некоторые феномены надёжно скрыты от невооружённого взора пеленой своего особого происхождения. Например, душевная деятельность.

Факты сознания не допускают никаких измерений. Они оказывают помощь телу, помогая ориентироваться тому в окружающем мире, но сами к телесным процессам не сводятся, являя собой особую, параллельную реальность.

Существенное свойство духа Мальбранш видит в мышлении, сокрушаясь, что оно не пользуется у подавляющей массы людей почётом. Особого уважения разум заслуживает ещё и потому, что его содержания даются непосредственно Богом. Доказательства? Пожалуйста! Вот вам прямая цитата Мальбранша:

«Так как общие понятия нельзя разложить на единичные восприятия, уникальные для каждого отдельно взятого человека, следовательно, они происходят не из индивидуального сознания, а из идеального, то есть от Бога».        

‍

Мысль интересная, поднимающая некоторые научные вопросы, но вот дальше… Дальше Николя, совсем в духе отжившей своё схоластики, заявляет, что совершенство души зависит от её связи с небесным творцом, которая впитывает его любовь и добродетель. Ну, а несовершенство души – это вина тела, чьи плотские желания иногда бывают сильнее духовных порывов.

Получается парадоксальная ситуация: душа принципиально непознаваема, так как напрямую сообщается с непостижимым Богом. Но познавательный компонент, который осмысливает этот удивительный парадокс, лежит-то как раз именно в мышлении как элементе души.                                               

‍

Иными словами, душа близка – только руку протяни, но близка она настолько, насколько близок наш собственный нос. Нос лучше ощущается, но отойти подальше и рассмотреть его нельзя, в то время как дерево в метре от нас – вроде бы и совершенно чужеродный элемент нашему организму, но разглядеть его можно во всех деталях.

Несмотря на подобные логические выверты, Мальбраншу удаётся с помощью такого самоограничения тщательно и непредвзято рассмотреть факты сознания. Потому как примешивать к ним ещё что-то – бессмысленно, они и так на грани познавательных возможностей. 

Смирившись с трудностью предмета исследования, Николя методично, стараясь не упустить ни единой детали, описывает процессы световых ощущений, механизмы возникновения обмана чувств, физиологические особенности зрительного восприятия.

Как это ни странно, ставя в конце причинной цепочки фигуру Бога, Мальбранш, описывая душевные процессы, добивается поразительной физиологической достоверности. Вот как иногда полезно не верить в собственные силы!

Другой исторический персонаж в свои силы очень даже верил, но это завело его слегка не в ту степь. Речь идёт о Бенедикте Спинозе.

Этот гениальный мыслитель отличался крайним неудобством для всех, с кем его сталкивала судьба. Родившись в семье евреев-сефардов, он категорически не желал идти проторенной дорожкой, которая подразумевала изучение торы, безоговорочное принятие иудейских постулатов и брак по расчёту. В итоге упрямый характер и вера в собственную правду привели к изгнанию из общины и преследованиям со стороны ортодоксов.

Уделяя большое внимание Богу в своих трактатах, Бенедикт заслужил обвинения в атеизме, так как философская система его была специфической, и Бог тоже получился специфическим. Материалисты Просвещения, тем не менее, своим его не считали, потому что Бог в трактатах Спинозы всё-таки был. Так и мыкался полунищий холостой шлифовальщик линз, мечтая только об одном: чтобы его оставили в покое.

В учении о душе Спиноза тоже проявил себя неудобно. В то время, как Мальбранш своей научной осторожностью еле-еле вырвал психологию из цепких лап как метафизики, так и естественной науки, Спиноза опять сливает всё воедино, сводя усилия Мальбранша на нет.

Природа и дух у него – это две стороны одной божественной субстанции, следовательно, никакой самостоятельностью душевная жизнь не обладает.

Дальше – больше. В человеке телесность и сознание совпадают, что приводит толкователей Спинозы к точке зрения, что материю он считал первичной, а душевную жизнь – сопутствующим явлением. А значит, никакого бессмертия при таком раскладе душе не светит.

Если же чётко и однозначно толковать концепцию Спинозы, то и вовсе получается, что душа, как божественный атрибут, живёт вечно. Как и тело, которое тоже есть божественный атрибут. Логика тихо плачет в углу и просит её не добивать…

Философ тут же поправляет себя: мол, его не так поняли. Следовало бы различать проявленную в материальном мире конкретно взятую душу, которая связана с несовершенным и изменчивым телом, и божественную душу-сущность, которая связана с вечным неизменяемым телом.

Час от часу не легче. Потому что, как ни крути, та самая несовершенная душа человеческая бессмертнее от подобных аргументов не становится.

Но давайте посмотрим, что там дальше. Итак, исходный пункт состоит в том, что тело и душа являются единым целым, поэтому в самосознании заключено и ощущение собственного тела. Отсюда тезис: внутренний душевный опыт касается и внешней телесной стороны.

Далее Спиноза упоминает аффекты, которые он относит к неясным представлениям, обращённым на всё конечное. Тут и желания, и радости, и печали. Господствующий принцип, вызывающий к жизни эти эмоции – самосохранение.

Душа человека восстаёт из рабства заботы о самой себе только когда развивает в себе высшее познание, ведающее общими понятиями. Иначе говоря, когда прорывается в почти что платоновский мир идей. Но было бы ещё лучше, если бы она достигла предельного знания, которое объемлет собою Бога и Вечность.

Но тут снова сложность. Как может конечная душа, находящаяся в пользовании конкретного человека, познать бесконечность Творца?

Ответ на этот вопрос нас уже не интересует, потому как любой ответ повлечёт новые вопросы. Какой же вывод можно сделать по всему вышесказанному? Очень простой:

‍

                             Бога из психологии нужно убирать

Он сыграл свою роль в Средневековье и помог Ренессансу мягко вкатиться на рельсы научного метода, но эпохе победившего рационализма он просто не нужен. Возникая по инерции то здесь, то там его фигура только перегружала ту или иную научную концепцию, создавая лишнюю переменную, которую незачем стало разгадывать. Он превратился в тот самый чемодан без ручки, который и выбросить жалко, но и нести становилось невмоготу.

Бог по-прежнему был нужен теологии, философии и человеческим душам, каждая из которых находила в его идее что-то своё: высшую справедливость, всемогущий организующий принцип или собеседника, могущего выслушать в минуту отчаяния.

Но чистой науке его мудрый и таинственный образ начал мешать. Поэтому не тревожить его понапрасну оказалось хорошей затеей, которой верно следовали все новые поколения психологов.

Что внутри, а что снаружи?

Джон Локк был из старого поколения, но Бога в свою теорию вводить не спешил, посадив его в клетку общих фраз и деликатно отстранив от влияния на созданный им мир. В своей главной книге он чётко даёт понять, что расшаркиваться перед психософией не станет:

‍

«Я не стану утруждать себя исследованием, в чём состоит сущность души. Это спекуляции. Для поставленной мною задачи достаточно рассмотреть различные способности человека в их применении к тем предметам, с которыми они имеют дело».

из книги «Опыты о человеческом разумении»  

Будучи философом, в психологии Локк отметился немногим. Основной его постулат, проходящий через всю теорию познания, гласит, что идеи происходят целиком и полностью из внешнего мира. Никаких врождённых категорий не существует. Человек рождается с абсолютно пустотным сознанием, которое постепенно наполняется единичными данными опыта. Данные опыта, в свою очередь, делятся на два вида: первичные и вторичные восприятия.

Первичные восприятия – это ощущения органов чувств, дающие возможность «увидеть» предмет таким, каким он себя показывает. Характеристики предмета остаются неизменными и без присутствия воспринимающего человека (протяжённость, форма, количество и движение).

Вторичные восприятия – это рефлексии, а рефлексия – это обращённость сознания на собственную деятельность. Локк объединяет этим термином всю работу сознания с памятью, воображением, сравниванием предметов друг с другом. Иными словами, вторичные восприятия – это внутренний материал души, которым можно оперировать как угодно – и внешний мир от этих преобразований нисколько не изменится.

Тут Локк мягко намекает, что опыт первичен, потому как содержание ощущений, которые он даёт, будут общими как для человека, так и для мира. А вот что там человеческое сознание в себе генерирует, какие мысленные массивы передвигает и преобразовывает – это уже дело десятое. Ну что ж, вполне в духе своего времени!

Ирландец Джордж Беркли, видимо решив осадить своего британского коллегу, заходит совсем уж с неожиданной стороны. В мир психического он переносит ни много, ни мало – всю действительность! Да-да, это именно тот самый знаменитый солипсизм, провозглашающий тотальную реальность сознания, в котором внешний мир утопает, как неосторожный рыбак в полынье.

Джорджу трудно отказать в логичности. К примеру, тепло и холод у разных людей в разной степени могут вызывать как удовольствие, так и неприятные чувства. Все эти чувства совершенно субъективны, но так как они неразрывно связаны с ощущением самого тепла и холода, то тогда, получается, объективности в факте температурных перепадов нет.

Потому что, во-первых, глупо одну сторону общего процесса называть объективной, а другую – субъективной. Надо бы остановиться на чём-то одном. А во-вторых, что именно называть теплом, а что прохладой, если у каждого человека разное восприятие температуры и реакция на неё?

Как тут не вспомнить нескончаемую и эпичную борьбу пассажиров маршрутки: одна группа всё время пытается открыть люк из-за духоты, а другая группа этому препятствует, потому как ей, видите ли, дует!

Да что там говорить, даже пространственное протяжение ирландский мыслитель поместил в Я, доказав относительно представления о глубине, что оно не дано, а приобретается с помощью осязательных ощущений. И вот такими аргументами Беркли мало-помалу переместил всю действительность во внутрь субъекта.  

Шотландец Дэвид Юм подхватил сомнения Беркли в тотальной объективности окружающего мира, но и опыт убирать в дальний угол как-то не хотелось, поэтому он создал компромиссную теорию. Что же в ней было компромиссного?

Итак, познание начинается с опыта. Всё как у Локка. Но вот опытом оно не исчерпывается, так как представленная им картина мира весьма несовершенна. На помощь приходят силы души, которые преобразуют полученные впечатления в пригодный для восприятия материал, наводя дополнительные связи между опытными данными, преобразуя его, отсекая лишнее и выводя следствия, непосредственно в опыте не представленные.  

Интересно, что Дэвид недвусмысленно даёт понять, что мир внешний и мир внутренний – разные миры, управляемые различными способами. Ни психическое нельзя свести к материальному, ни наоборот. Более того, их взаимодействие можно отслеживать.

Так, например, данные опыта из внешнего мира легко улавливаются в сознании по чрезвычайной яркости их восприятия. Тогда как воспоминания и фантазии, где тоже фигурируют эти данные, ощущаются очень мимолётно и блекло. Фантазии, память, рефлексия – это «законы природы» внутреннего мира.  

Мир внешний строго упорядочен, и впечатления из него поступают в определённой связи. Но, делая эти впечатления жильцами внутреннего мира, сознание может преобразовывать их как угодно, выстраивая любые отношения.

Несмотря на такую мощную способность, человеческая душа всё-таки зависима от внешнего мира. Она преобразует опытные данные, но в отрыве от них ничего самостоятельно произвести не может.

Тут Юм приходит к закономерному выводу, что Я – это поток впечатлений, которые с молниеносной силой сменяют друг друга, точно так же, как сменяются и данные опыта. Из-за этого нельзя сказать точно, где тут объективность, а где субъективность.

Единственное, что можно утверждать, так это то, что впечатления, составляющие «тело» Я, группируются им по определённым законам: сходству, смежности и причинности, взаимно притягиваясь, словно бы повинуясь силе тяжести. Эта идея послужила основанием для возникновения ассоциативной психологии, о которой я расскажу ближе к завершению цикла.

Как видите, островная философия даёт ответы на любой вкус. Хотите – считайте всё вокруг материальным и осязаемым, как Локк. Не желаете? Тогда верьте, что всё окружающее – плод деятельности вашего ума, как Беркли. Если и это не подходит, то тогда становитесь на точку зрения Юма, где субъективность с объективностью настолько переплетены, что разделить их, не повредив, нет никакой возможности.

О бедной монаде замолвите слово…

Честно говоря, я долго сомневался, упоминать ли в этой статье великого Готфрида Вильгельма Лейбница. Дело в том, что его вариант психологии тесно связан с учением о монадах, целесообразность которой я, по правде говоря, так до конца и не понял.

Философия была и остаётся для меня близкой материей и даже в древних-предревних натурфилософских концепциях мне всегда удавалось выделить рациональное зерно, но в лейбницевской монадологии я вначале не разобрался, хотя особой сложностью она и не блещет. Уж больно много там неясностей, надуманностей и откровенных ненужностей. Поэтому буду рассказывать вам только то, что нужно для понимания статьи, не углубляясь в описание монад.

‍

Начнём с того, что в психологии Лейбниц проявил себя не то чтобы ярко, но несколько дельных мыслей у него имеется. В частности, он подверг критике позицию Локка, который считал, что человек рождается с чистым, как нетронутая мелом доска, сознанием.

Балансируя на тонкой ленте компромисса между «врождёнными идеями» Декарта и «чистой доской» Локка, Готфрид утверждал, что человек всё же имеет некие врождённые способности. Иначе чем объяснить его интерес к тому или иному роду деятельности?

Кроме того, он утверждал, что некоторые фундаментальные понятия тоже закладываются при рождении, но в зачаточной форме. К таким понятиям можно отнести математические и физические величины, философские категории бытия, тождества, протяжённости и т. д.  

И знаете, в этом больше правды, чем в позициях обоих критикуемых мыслителей. Приравнивая пространство души к некоему неосязаемому органу, который тоже проходит этапы развития, Лейбниц избежал многих вопросов, которые я бы задал как Декарту, так и Локку.

Вопрос к Декарту: «Если идеи полностью сформированы до рождения, то почему тогда каждым человеком они усваиваются в различной степени, и не прямо с младенческих пелёнок, а после тщательного изучения?»

Вопрос к Локку: «Если наш разум изначально – чистая доска, то почему сложные логические конструкции могут быть усвоены? Почему философские категории не проходят сквозь разум, не задерживаясь там, или почему они не сваливаются в полную неразбериху, нагромождаясь в сознании хаотичным образом? Ведь никакого организующего принципа в пустом разуме нет».

Принцип организации природы Лейбниц находит в структурных особенностях сознания, делая душу центральным пунктом своей психологии. Мир духовен и состоит из множества сущностей – монад – которые можно было бы отождествить с некими разумными атомами.

Весь окружающий мир – это взаимоотношения душеподобных единиц, которые незримо взаимодействуют между собой, являясь единственной причиной всех происходящих событий. Отождествляя монаду с неким подобием внешней, свободно перемещающейся в материальном мире души, Лейбниц эту душу-монаду называет чистой энергетической сущностью, понимая под энергией, конечно же, не бьющий в скалу луч бластера, а творческую потенцию.

Из-за такой скрытой мощи и вездесущности, душа-монада просто обязана свои представления рожать из самой себя, а не извне. Она не может быть уничтожена ничем, кроме Бога, и все без исключения монады способны к самопознанию.

Природа в той или иной степени одушевлена, но существуют градации монад по степени их «разумности». Неосознавшие себя монады пребывают в неодушевлённой материи и являются причиной её изменений. Чуть более разумные шатаются в растительном мире, ведь несмотря на кажущуюся безжизненность, растения имеют представления и влечения.

Следующие на очереди – животные. Причиной их существования являются ещё более осмысленные монады, а у самих животных замечены способности к ощущению и какая-никакая, но память.

На самом верху этой «пищевой» цепочки – ангелы, которыми заправляет главная супермегамонада – Бог. Но спустимся от ангелов чуть ниже.

Достигая в процессе саморазвития осознанности, монада может с уверенностью называться человеческой душой. И здесь получается момент, чрезвычайно сложный для понимания. Чувствуя, обладая памятью, переживаниями и рефлексией монада как бы пробуждается к осмысленной жизни из глубокой спячки, ошибочно считая себя отдельной душой, живущей в определённом человеке. На самом деле, если следовать логике Лейбница, в людях она не живёт, пребывая в каждую минуту времени абсолютно везде, но также являясь причиной существования одного конкретного тела.

И тут я с радостью забираю свои слова обратно, те, что были сказаны по поводу простоты и неадекватности лейбницевской монадологии. Своя логика в ней есть и, если вдуматься, сложность в его учении колоссальная. Получается, конечной реальностью обладают лишь умопостигаемые монады, а всё, что мы видим – всего лишь рябь на воде от их незримых игр. Тут, уважаемые, до квантовой теории не то что рукой подать, я бы даже сказал, что вот оно – её начало. Но вернёмся к психологии.

В самой душе, в зависимости от степени пробуждённости монады, можно различить следующие этапы:

Idee obscure (неясная идея) – чистое присутствие, без способности осознавать своё существование и отличать его от других феноменов;

Смутная перцепция – начальный этап пробуждения разума. Душа кое-как различает свои представления, но не может ещё отделить себя от них;

Апперцепция – следующая ступень, на которой дух отделяет центр своего Я от собственных содержаний, противопоставляя себя им. Этот этап является необходимым условием не только окончательного пробуждения монады, но и дальнейшего её восхождения в эволюционном плане.

Сложность здесь в том, что даже в самой неясной идее потенциально заключается всё, что есть в апперцепции. Поэтому распутать клубок бессвязных представлений возможно только делая эти неосознанные ошмётки частью структурированного психического целого.

Вообще, Лейбниц неплохо так предвосхитил фрейдовскую теорию, впервые заострив внимание на бессознательном материале психики. Революционна также его мысль, что даже самое тёмное и глухое сознание более-менее упорядочено, в отличие от процессов материального мира, в котором тяжело найти стройность и единство.

Звено между прошлым и будущим

Последним, кого я упомяну в своей статье, будет Христиан фон Вольф.

Не будучи самостоятельным мыслителем, он, тем не менее, проложил мостик между рационализмом просвещенцев и немецкой классической философией, сформировав её понятийный язык.

Лейбница Вольф очень чтил и даже делал попытки завершить его учение о монадах. Правда, под его пером оно обрело характер грубоватого атомизма. Возможность переживать апперцепции была закреплена только за человеческими душами. Все остальные монады в его варианте спят беспробудным сном и вряд ли уже проснутся.

Проблему соотнесения ощущений с данными внешнего мира он решал следующим образом: все видимые явления сменяют друг друга последовательно, и каждое следующее действие содержит в себе предыдущее. Надо лишь разок скоррелировать ощущения с внешними событиями, которые на них действуют, и тогда эта связь не разорвётся уже никогда. Одно из другого будет вытекать автоматически.

Вообще, понятия постоянства и последовательности были любимыми категориями Христиана. Так, основной силой души Вольф считал силу представления, которая соотносит положение тела относительно вещей и явлений окружающего мира. Эта сила внутри себя всегда остаётся неизменной, лишь смещая фокус внимания с одного предмета на другой.

Точно так же, как невозможно представить тело, которое идёт одновременно в две разные стороны, так и немыслимо считать, что в душе могут действовать две разные силы. Сила только одна – и это сила представления. Но она может последовательно проявлять различные содержания, проходить некоторые этапы своей внутренней жизни, используя собственную энергию.

Вольф всё сводит к одному. Даже проявления воли – это лишь желание души выработать для себя более актуальные представления.

И отсюда следует обнадёживающий вывод: лень в реализации наших планов – это обман сознания самим собой. Так как воля лишь разновидность силы представления, она не может этими представлениями быть подавлена, так же как и рассудок не может быть заблокирован понятиями, с которыми он работает.

Интересным образом Христиан объясняет возникновение удовольствия. Оказывается, удовольствие – это не наслаждение как таковое, а созерцание совершенства того или иного явления. Если к этому чувству примешивается понимание, что мы наблюдаем совершенный предмет, то удовольствие способно увеличиться в разы, так как идеальность ощущается яснее.

Удовольствие и неудовольствие ходят рядом со всеми аффектами, которые являются по существу разной пропорцией этих двух чувств. К примеру, отвращение – это аффект, в котором испытывается неудовольствие от созерцания несовершенства какого-либо предмета.

Таким образом, удовольствие и его отсутствие являются лишь признаками аффектов, но в строгом смысле сами аффектами не являются, лишь наполняя их изнутри.

 Ещё одной заслугой Вольфа является то, что он впервые выделил психологию как отдельную независимую науку без всяких оглядок на иные дисциплины. В психологии он различал эмпирическую и рациональную ветви.

‍

Эмпирическая психология – описывала явления душевной жизни и систематизировала их без какого-либо объяснения.

Рациональная психология – выводила психические акты путём дедукции из сущности души, занималась их толкованиями и выискивала логические связи между душевными явлениями.

На этом всё, переходим к выводам!

‍

Выводы

‍

• Просвещение продолжает прокладывать курс, взятый Ренессансом, на активное изучение физического мира.

‍

• Главным методом исследования остаётся индукция. В приоритет ставятся точные науки, и их методология проникает в науки гуманитарные.

‍

• Понятие Бога постепенно отступает на второй план как в чисто научных концепциях, так и в метафизических построениях. Его присутствие на выяснение истины теперь никак не влияет.

‍

• Островная философия активно задаётся вопросами о соотношении субъекта и объекта. В психологических концепциях этой проблеме уделяется особое внимание, а её решение достигается различными путями и приводит к непохожим результатам.

‍

• В Германии появляется гениальный учёный Готфрид Вильгельм Лейбниц, разработавший в рамках психологии учение о монадах. Монада – некая сущность, сходная по своей природе с понятием математической точки. Она хоть и служит причиной физических процессов, но связь её с ними лишь косвенная. Монада – источник разумности человека, которая проявляется постепенно и принимает вид саморефлексии.

‍

• Монадология была продолжена последователем Лейбница Христианом фон Вольфом, который придал ей более материалистический характер, а в психологии исчерпывающе описал силу представления.

P.S.:

Открою вам маленькую хитрость. Статья как бы завершена, но как бы и нет. Дело в том, что на стыке эпох трудилось огромное количество немецких учёных разной степени важности. И если Лейбница с Вольфом можно смело отнести к просвещенцам, то неупомянутые немцы не очень-то укладываются в какие бы то ни было рамки. Хоть во временные, хоть в методологические.

Поэтому я решил посвятить им отдельную материал, который напишу перед тем, как закончить цикл россыпью статей о психологии XIX века. Так что не скучайте, скоро увидимся!)