Ренессанс!.. Чувствуете, какой свободой повеяло от этого французского слова? Яркие краски и россыпь предметов на холстах с натюрмортами. Задумчивые мирные пейзажи и великолепные скульптуры из холодного мрамора. Гордые мужики в разноцветных лосинах бьются на шпагах за честь бритолобых дам… Красота!

Эпоха Возрождения сменяет эпоху Средневековья, а интерес к душевным глубинам медленно сменяется интересом к телу. Всё это мы уже проходили в Античности. И всё это было благополучно забыто в средние века.  

Ренессанс, пресытившись духовными поисками прошлых столетий, решает ещё раз исследовать внешнюю реальность, но уже более осмысленно. Из античного наследия изымается вся эта тягучая языческая пластика, как кровеносными сосудами пронизанная мифологией. Далее, вытряхнув из предметного мира избыток материи, в освободившиеся пустоты залили средневековый дух. На выходе получилось нечто прекрасное.

Античные мифологические сюжеты, энергичные и яркие в своей телесности, подсвечиваются изнутри красотой духа, вся сила которого была выявлена ещё в средние века. Прекрасный симбиоз двух сторон бытия (материи и духа), рождённый встречей двух эпох (Античности и Средневековья), находит отражение в великих полотнах и скульптурах творцов Возрождения.

Это были двести лет хрупкого равновесия, когда дух и плоть имели одинаковое количество прав на своё выражение. Давайте же рассмотрим, как этот отрезок времени повлиял на дальнейшее развитие протопсихологии.

‍

Три пути, три дорожки

В науке, как и в искусстве, Ренессанс двинулся в сторону планомерного исследования природы, делая это в духе античной традиции. Правда, обилия оригинальных мыслей такой подход не породил. Просто то, что ранее отступило на задний план, обрело вдруг первостепенную важность.

Психологи того времени сами собой разбились на три группы:

1). Психософские учения, связанные с неоплатонизмом и мистикой;  

2). Натуралистические течения, примкнувшие к старейшей психобиологии и стоицизму;

3). Аристотелизм, изменённый и дополненный.

Как видите, Аристотель и сюда дотянулся. Правда, акцент в его учении будет совсем не на том, на чём он делался в Средневековье. Но давайте обо всём по порядку.

Психософские учения или Когда жалко расставаться с духом‍

Всё началось с пересказов Марсилио Фичино классических текстов античной философии. К слову, итальянец был по-настоящему одержим платонизмом. Он перевёл все платоновские диалоги на латынь, дал к ним обширные комментарии, и всю жизнь посвятил исследованиям в выбранной области.

Душа, в его понимании, не может состоять из материи, но и до божественной природы она немного не дотягивает. Единственная ниточка, ведущая людей к Богу – это способность к познанию. Данное качество имеет силу превратить человека в микрокосмос и привести его к Создателю.

В полнейшую психософию свалился небезызвестный Парацельс (а по паспорту – Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм), утверждая, что человек намертво спаян с тремя мировыми началами: с земными элементами его связывает тело, со звёздами – жизненная сила, с Богом – нематериальная душа.

После смерти человек отправляется одновременно в три локации: тело гробовщики пакуют в землю, где оно распадается на элементы; астральный двойник высылается обратно к своей звезде, под которой был рождён; а бессмертную душу на том свете с распростёртыми объятиями встречает Бог. Ну, или не с очень распростёртыми, тут уж как повезёт.

Джованни Пико делла Мирандола идёт ещё дальше. Придерживаясь в целом неоплатонических взглядов, он выносит человека за скобки всех обусловленностей: материальных, духовных и божественных. Человек, согласно его учению, сам творит своё Я, обладая в этом акте полнейшей свободой.

Он может возвыситься до состояния общения с Богом, и упасть до уровня дикого зверя. Вбирая в себя всё, человек способен стать кем угодно. Он был и остаётся результатом своих собственных волевых действий, а значит границ его изменениям нет.

Скажем прямо, подобная позиция, в которой люди выносятся за пределы всякой иерархии, одновременно пронизывая своим существованием каждую сферу бытия, была довольно новаторской.

Возрождение всё чаще склонялось к тому, что человек – это некий микрокосм, подвешенный между Богом и зверем и частично фокусирующий в себе способности одного и недостатки другого. Но чтобы вынести человека за пределы вообще всех отношений – такого доселе не бывало.

Ещё одно имя стоило бы упомянуть в этом разделе. Франческо Патрици без всякого сомнения обладал развитым воображением. Это привело к тому, что он (вместе с Фичино) в своих теоретических размышлениях втянул в общий круговорот всё мироздание, как в старые добрые античные времена. В частности, Патрици умудрился одушевить окружающую среду, видя повсюду сплетение божественного, душевного и телесного бытия.

Где-то здесь его взгляды пересекаются со взглядами мистика Якоба Бёме. Узрев в оловянной вазе солнечный свет и пережив с помощью этого нехитрого натюрморта настоящее духовное потрясение, Бёме таким образом осознал глубокую связь всего сущего с Создателем.

Взгляды Якоба отразили самое что ни на есть предельное основание всего Ренессанса: дух, растворённый в материи в пропорции 1/1, но не затерявшийся в ней.

Мало, мало возрожденцам внутреннего душевного пространства, оставленного в наследство средневековыми мыслителями. Им весь мир подавай! Соскучилось новое поколение по телесности, по материи, по плоти.

Но и идеальному здесь найдётся применение, от него Ренессанс отказываться не собирался. Зря, что ли, схоласты горбатились в своих кельях, выводя тонкую диалектическую вязь в его защиту? Нет, мы объединим одно с другим! Но так объединим, чтобы сквозь материю явственно проступал дух, а сквозь дух – материя. Как видите, неоплатонизм при таких взглядах – первейший помощник.

Натуралистические течения или Когда не жалко расставаться с духом

Второй научный фронт больше тяготел к стоицизму. А где стоицизм, там душе бессмертия не видать как собственных ушей.

В принципе, в умеренном материализме ничего плохого нет, но некоторые товарищи настолько сильно увлекались учениями древних, что пересекали всякие границы. Бернардино Телезий, к примеру, в своих рассуждениях больше походил на древнегреческого натурфилософа, чем на человека своей эпохи.

Непонятно, как ему удалось так капитально законсервироваться, но посудите сами: на дворе XVI век, а Телезий всерьёз считает, что удовольствия связаны с расширением души, а неудовольствия – с её сужением. Далее он рассуждает как какой-нибудь ионийский мыслитель: если вся материя носит в себе жизнь, то тогда и душа должна быть намертво связана с плотью.

Душа у него рождается из теплоты, как и у Гераклита. Хорошо хоть поместил он её в мозге и пустил в виде струек по нервам. Тут хоть аналогию с высшей нервной системой можно провести. Но в остальном же всё печально. К слову, бессмертная душа у него тоже наличествует, но никакой роли в построениях психических актов не играет, а существует исключительно для галочки. Уверен, эллинам бы такие заимствования только польстили, но для своего времени это уже звучало несерьёзно.

Тем не менее, некоторые здравые мысли у Телезия имеются. В частности, интересна его теория улавливания. Мышление – это осознавание внутренних перемен, которые всего лишь знаки внешних явлений (Оккаму привет!). Улавливая отрывочные данные реального мира, психическое ядро с помощью аналогий достраивает общую картину, мысленно конструируя недостающие части.

И знаете, если отбросить всё остальное и оставить только теорию улавливания, то можно сказать, что Телезий уже не зря жил. Потому как отсюда до гуссерлевской феноменологии –рукой подать.  

Теория улавливания пришлась по душе многим. Томмазо Кампанелла, оставаясь в рамках взглядов Телезия, более детально исследовал духовную силу воображения. Воображение – это и не наглядный образ, и не продукт соображающего рассудка. Тогда что это такое? А это та самая неназванная Телезием функция мышления, которая способна дополнять показания органов чувств и складывать из элементов фантазий новые сочетания, как из детских кубиков слова.

Джордано Бруно же в этой цепи теорий поставил жирную точку, согласившись во всём с предыдущими ораторами, но сделав небольшое уточнение. Мол, воображение даже сложнее, чем описывалось выше: оно способно пассивные впечатления органов чувств перековать в осознанные душевные процессы, а потом этот чисто умозрительный материал предоставить разуму для дальнейшего использования.  

Новый аристотелизм или Когда всё равно, что там с духом

Последним значимым течением тогдашней психологии стал аристотелизм, который аккуратно закрыл все методологические дыры предыдущих концепций. В принципе, как он это всегда и делал раньше.

Главным популяризатором Аристотеля в то время был Филипп Меланхтон. Этот немецкий учёный с греческим псевдонимом, похожим на древнеегипетское имя, писал книги, переполненные категориями своего великого «учителя».

Примечательно, что Аристотель, повествуя о строении тела, питании и рождении не сильно-то расходится с первыми разделами современных анатомических учебников. Это ещё один аргумент в пользу того, что на свалку истории отправляют слишком много нужных вещей.

Меланхтон, закопавшись с головой в аристотелевские принципы, всё больше и больше склоняется в пользу бессмертия души и свободы воли, сильно в доказательствах не усердствуя.

Ему достаточно было того, что наличие разумной души подтверждается её непосредственными проявлениями, а свобода воли показывает себя в преодолении побуждений.

С ним несогласен Пьетро Помпонацци, который другими аргументами доказывал как раз таки смертность души. Вот его доводы:

‍

- Человеческое мышление как лоскутное одеяло скроено из образов, которые рождаются из показаний органов чувств;

- Без этих частных содержаний разум был бы абсолютно пустым;

- Следовательно, рассудок так же смертен, как и органы чувств, так как разрушься они – и разум опустеет навсегда;

- Но даже если существует бессмертный дух, психология его исследовать не сможет, ведь она имеет дело со связанными между собой способностями души. А бессмертие в эти качества не вписывается.

Как видите, новые аристотелисты согласия в своём стане не нашли. Да и не искали, по правде говоря.

Элементарно, Ватсон!

Под конец эпохи становилось ясным, что бездумно делиться на научные лагеря уже не имеет никакого смысла. А всё потому что исследования в этих лагерях велись в рамках архаичной, схоластической ещё методологии, которая на тот момент безнадёжно устарела.

Стоит немного рассказать о популярном в Средневековье способе познания – им являлась та самая пресловутая дедукция, то есть переход от общего к частному.

Иными словами, элементы больших научных систем выводились из общего ядра понятий, обычно теологического характера, и распределялись в виде разветвлённого древа, которое дробилось на понятия более узкого порядка. Все выводы были жёстко структурированы относительно друг друга и того целого, из которого они возникали.

‍

К слову, знаменитый Шерлок Холмс с подачи Конан Дойля ошибочно считал дедукцией совершенно противоположный метод, а именно – индуктивный. Чтоб не запутаться, уточним ещё раз, какой метод чем является:

Дедукция – переход от общего к частному, от сложной системы к её элементам;

Индукция – переход от частного к общему, от слагаемых явления к его целостности.

‍

Средневековому методу дедукции Галилео Галилей противопоставил другой подход, тот самый, шерлокхолмсовский: «Давайте лучше будем анализировать отдельные реальные явления и процессы, вскрывая по ходу прячущиеся в них законы».

Теперь, вооружившись индукцией, наука может совершать полноценные методологические восхождения как вниз, так и вверх. Она научилась как раскладывать сложное на составные части, так и конструировать это самое сложное из познанных элементов.

Вообще же Ренессанс являлся неким предбанником эпохи Нового времени, в том плане, что именно тогда опытная наука начала неуклонно побеждать метафизику. Двумя столетиями позже учёные сотворят из опыта настоящий культ, сузив тем самым свои познавательные возможности, так как оставят интуицию и творческий инсайт за бортом арсенала научных методов.

Наука Ренессанса отличалась от средневековой тем, что в ней на первый план выходит причинная связь между явлениями. Ссылка на высший организующий принцип уже не прокатывает. Нужен опыт, нужен эксперимент.

Задачу научной психологии начали видеть в исследовании причинных отношений между внешним и внутренним, между элементами сознания, в отыскивании естественных законов души без привязки ко всяким теологически окрашенным объяснениям, в применении анализа и синтеза, измерения и математического исчисления.

Вообще, математика оказала науке большую услугу и подвернулась как нельзя вовремя. В эпоху Возрождения она стала не только образцом для метода, но и средством объяснения. В картезианской системе (в которой нашлось место и психологии) она сыграет свою роль, но об этом чуть позже. Вначале надо упомянуть ещё три имени.

Самое время закрепить результаты

Научная парадигма сменилась, но сама себя вперёд она ведь двигать не будет, не так ли? Ей на помощь сразу же пришли три товарища, одним из которых был Хуан Луис Вивес. Его девиз был прост: «Я не исследую, что такое душа, а лишь рассматриваю её свойства и изучаю, как она действует».

Иными словами, Вивес решает препарировать явления души и связь между ними, вместо того чтобы голословно определять её сущность в понятиях, словно он заплесневелый схоласт, а не прогрессивный возрожденец в лосинах.

Правда, всё это не мешало дону Хуану всерьёз рассуждать о воздействии ангелов на органы чувств и верить в то, что часть души живёт в мозгах, часть в сердце. Но давайте простим ему эти милые заблуждения, ведь в мире есть грехи и пострашнее.

Френсис Бэкон поддержал коллегу Вивеса в его борьбе с непознанным. Он прямо заявляет, что бессмертные души и божественный дух – это всё предмет теологии, а психология должна заниматься фактами сознания.

‍

‍

Практиковавшиеся ранее миксы из психософии и психофизиологии (или же психософии и психогностики) Бэкон с негодованием отвергает как недопустимые. В своей науке о душе он признаёт три главные силы: память, воображение и рассудок.

Несмотря на то, что эти три силы являются в некотором роде идеальными, а не материальными, Френсис не без оснований полагает, что они есть проявление деятельности неких телесных элементов.

К сожалению, многие психологические наработки Бэкона так и остались в проектах. У него много чего было не доведено до конца. К примеру, любопытная концепция механики представлений, которая бы структурно опиралась на механику атомов, ограничилась всего лишь выработкой программы.

Последний камень в фундамент новой парадигмы заложил немецкий астроном Иоганн Кеплер. В психологии его заинтересовал сам процесс познания, который он попытался перевести на новые рельсы.

До Кеплера большинством учёных считалось, что образы предметов познаются непосредственно. Иоганн же утверждал, что реальные вещи имеют сугубо количественную природу, поэтому всё, что выходит за рамки протяжённости и формы, принадлежит царству субъективности.

Второе новаторство Кеплера заключалось в том, что он перевернул с ног на голову взгляды старой психологии на сущность души. Предполагалось, что душа в биологическом смысле движет сама себя, являясь причиной собственного существования. Отсюда делался следующий вывод: где присутствует движение, там прячется душа.

Кеплер подошёл к этому тезису с иной стороны: он объявил силу души телесной, так как движение можно наблюдать лишь в материальных предметах, следовательно, самодвижущаяся душа – самое материальное тело из возможных.  В связи с этим он вполне осознанно слово anima (душа, жизненное начало) заменяет в своих текстах на слово vis (сила, мощь), как бы подчёркивая её телесный статус.

Двое, притаившиеся на стыке эпох

Вы, наверное, обратили внимание, как вольно я обращаюсь с историческими фигурами? В этот раз я опять пошёл на маленькую хитрость: проредил эпоху Просвещения и перенёс сюда пару имён, чтобы там было попросторнее.

Но нельзя сказать, что эти люди были совсем уж чужды Ренессансу. Расцвет их жизни пришёлся на закат Возрождения, а значит нет ничего зазорного в том, чтобы рассказать о них в данном разделе.

Первым описываемым товарищем будет всемирно известный математик, философ и по совместительству исследователь человеческих душ Рене Декарт.

Душу он исследует настолько, насколько позволяют методы того времени. А позволяют они, если честно, немногое.

Судите сами: человек изо всех сил стремится к научности, но считает, что в сердце горит огонь, образующий пар крови, который, проносясь по мозговым желудочкам через артерии, достигает шишковидной железы – местопребывания души – порождая в ней чувственные восприятия, или в случае более сильного натиска – аффекты.

Но есть один важный нюанс. Декарт считал, что все наглядные представления, а также запутанный клубок чувств и страстей – это результат воздействия тела на душу, тогда как чисто рациональные акты мышления – продукты одной лишь душевной субстанции.

Описывая психику таким вот наивным способом, Декарт чувствовал всю хрупкость своих построений, но точнее выразиться не смог. Рене осторожно замечает, что существуют некоторые трудности в разделении телесного и душевного, и что жизненный принцип, относящийся несомненно к плотскому миру, стоило бы всё же отличать от тонкой душевной материи.

Эта душевная субстанция может быть отождествлена с той целостностью, которое мы называем Я. Человеческое Я уникально – это единственный комплекс, способный отслеживать свою же собственную деятельность и давать ей оценку.

Тут Декарт прокладывает ещё один мостик к современному пониманию психики, считая полноценным психическим актом не движение тела, а лишь посыл импульса к двигаемой конечности и осознавание этого процесса.

Здесь психическое выступает как фрагмент единой телесной системы. Этот фрагмент имеет с чувственным восприятием совсем немного точек соприкосновения. Тут действуют другие законы, и вся «чувственность» трансформируется в акт осмысления. Таким образом, впервые в истории происходит попытка развести физиологию и сознание по разные стороны.

Перефразируем этот сложный для понимания абзац иначе. Прежде душе приписывали всё, что не имело наглядного телесного проявления: волевые решения, аффекты, желания, психические отклонения, мыслительные процессы.

Декарт посчитал, что всё не так просто, и чувственные переживания, хоть и имеют идеальную природу, но всё же являются какой-то промежуточной стадией между слепыми реакциями организма и чистым мышлением.

То, что чистое мышление – это отдельная реальность, а не чувственный фантом, Декарт подтверждает своей знаменитой максимой:

‍

                       Я мыслю, следовательно, я существую!

‍

Но не стоит и преуменьшать значение чувств. Без них сознание погрязло бы в собственных иллюзиях, а так чувственное восприятие помогает составить впечатления о реальных предметах. Сознанию остаётся лишь проанализировать данные и вынести решение на этой основе.

Материальный мир – это предметы, которые нас окружают;

Чувства – это окна, попадая в поле зрения которых предметы становятся доступны для осмысления;

Сознание – это человек, смотрящий в окно. Он может размышлять только о том, что наблюдает через оконное стекло.  

Томас Гоббс, критикуя позицию Декарта, всё-таки соглашается, что мышление существует без всяких оговорок. Но его решительно не устраивает, что мышление – само есть мысль о себе. Утверждать подобное – это всё равно что признать тождественность прогулки и человека, который решил прогуляться.

Мыслящее сознание можно считать неким особым телом, так как всё, что существует, по умолчанию должно иметь телесную природу.

Критериями телесного существования Гоббс считает четыре категории: пространство, время, число и движение. Сознанию в той или иной мере присущи все эти критерии. Оно способно мысленно перенести человека в какое-нибудь место; сознание способно ощущать бег времени; оно способно складывать и вычитать; наконец, сознание способно в рассуждениях двигаться от пункта к пункту.

‍

Отсюда следует парадоксальный вывод: сознание телесно, потому как являет собой устойчивую форму существования, пускай и отличную от материальных предметов.

‍

В духе своего учения Томас различал в душевной жизни три врождённых состояния притяжения (удовольствие, любовь, желание) и три состояния отталкивания (боль, отвращение, страх). Их комбинации дают всю палитру эмоций и аффектов.

Присмотритесь: картина механического сплетения содержаний сознания начинает проступать всё более рельефно. Математический метод становится ключевым методом исследований, в какой бы сфере они ни велись.

Несомненно, это был шаг вперёд по сравнению с догматикой Средневековья. Правда, у всего есть обратная сторона: механицизм так плотно вошёл в научную жизнь того времени, что иногда затмевал собой здравый смысл. Но об этом я расскажу чуть позже, а пока перейдём к выводам.

‍

Выводы

‍

• Эпоха Ренессанса постепенно отходит от традиций Средневековья. Фокус внимания смещается из глубин внутреннего мира к миру внешнему, но завоевания Средневековья в сфере духа не отвергаются полностью, а умеренно используются.

‍

• Психология того времени естественным образом делится на три направления: первое связано с мистикой и неоплатонизмом; второе тяготеет к психобиологическим исследованиям стоицизма; третье берёт на вооружение наработки Аристотеля.

‍

• Значимым событием в научной жизни тех лет является переход на индуктивный способ постижения мира. В отличие от Средневековья, исходившего в своих изысканиях от общего умозрительного начала к постижению частных моментов, Ренессанс стремился в каждом отдельном предмете или явлении узреть общий закон.

‍

• Методы естественных наук (и особенно математики) начинают активно применятся во всех научных сферах. Не обошла эта тенденция и психологию.

‍

• Несмотря на недостаток познавательных возможностей, учёные Ренессанса изо всех сил стараются следовать критерию научности. К несчастью, попытки любое знание подтвердить экспериментально, привело к бездумному засилью механицизма, который стал главенствующей доктриной в эпоху Просвещения.

P.S.: 

На этот раз буду краток. Статья, вопреки желанию, получилась огромной. Какой будет следующая, боюсь даже представить. Впереди две трети книги, которые надо уместить в пару эпох, а текст становится всё запутаннее и запутаннее… Ну, ладно! Прочь хандра! Справлюсь!)))