В вводной части я хотел бы предупредить о некоторой путанице с эпохами. Арабы из статьи про раннее Средневековье не такие уж и ранние. Но надо было рационально расходовать место. Поэтому, чтобы одна статья не получилась куцей, а вторая бы не распухла, я всех арабов собрал в одну кучу.
С другой стороны, позднее Средневековье наслаивается на ранний Ренессанс почти полностью, и разделить их по-человечески не представляется возможным. К примеру, пока в Италии в муках рождалась знаменитая улыбка Джоконды, в Испании инквизиция только-только входила во вкус, навёрстывая планы по сожжению еретиков за предыдущие столетия.
Принимая всё это во внимание, давайте условимся, что высокое Средневековье будет отсчитываться примерно от 900 до 1300 года, а позднее Средневековье – от 1300 до 1420 года, то есть до момента, когда все этапы прежней эпохи полностью сменились новой.
Возрождение я буду условно считать длящимся от 1420 года до 1620. Это крайняя точка Ренессанса, который, к слову, я не буду делить на внутренние отрезки ввиду его быстротечности.
Теперь, когда мы разобрались с периодизацией, давайте поскорее переходить к психологическим теориям средневековых мужей.
Два богослова, которых ничего не связывает
Сложности не отступают, но мы их не боимся! Так уж повелось, что каждый подраздел я стараюсь заполнить размышлениями на какую-нибудь одну тематику. Но есть две богословские фигуры, которых никак не объединишь, не подвяжешь к общей теме, а выделять для них целую главу слишком расточительно, потому как столько информации я не наскребу.
Единственный схожий момент в том, что оба продолжали линию Августина Блаженного, оставаясь в рамках поздней схоластики. Ну, а кто в те давние времена не продолжал чью-то линию, оставаясь в каких-нибудь рамках? Разве что совсем уж отбитые мистики.
Не стал исключением и Александр Гэльский. Этот товарищ искал в человеке естественную склонность к нравственности, неразрушимую грехом. По идее, она должна покоиться в основании совести, побуждать к добру и удерживать от зла. Эту гипотетическую склонность он назвал синтерезисом.
Все остальные его рассуждения о душе малоинтересны и являют собой предсказуемый микс из арабской традиции, приправленной Аристотелем.
Чуть дальше по этому пути зашёл Альберт Больштедтский, который, впрочем, решительно отверг Аверроэса с его предюнгианским сверхинтеллектом. Главным умением богослова была способность кропотливо собирать и систематизировать материал. Этакая живая средневековая википедия.
Хорошенько проштудировав Аристотеля, который к середине XIII века окончательно выкарабкался из забвения, Альберт немного его переиначивает, утверждая, что аристотелевская разумная душа на постоянной основе включает в себя все низшие особенности, присущие животной душе.
Казалось бы, одно и то же, но нет:
Аристотель: «Разумная душа стоит на животной душе как на фундаменте, направляя её деятельность до тех пор, пока тело живёт. После смерти животная душа разрушается».
Альберт: «Разумная душа обладает функциями животной души тоже. После смерти душа (вместе с этими животными функциями) возвращается к Богу».
Как видите, разница есть, и довольно ощутимая. В последнем фрагменте мы наблюдаем попытку сохранить животное начало как важный элемент индивидуальности человека. Это необходимо для посмертного преображения, при котором должна произойти интеграция низшего начала с разумным центром личности. Такой взгляд был очень характерным для второй половины Средневековья, и в прошлой статье мы немного затронули эту тему.
В дополнение стоит сказать, что Альберт внимательно исследовал фантазию, как способность связывать и разделять возникающие в сознании образы. У Аристотеля фантазия упомянута мельком, и должным образом её суть не раскрыта. В остальном же средневековый мыслитель ничего нового в стародавние теории не привнёс.
Фома Аквинский, стол и яхта
Тонкими схоластическими построениями на ниве психологии отметился ещё один значимый персонаж. Про него уж точно не скажешь, что он Фома неверующий. Как раз таки верующий, да ещё какой!
Фома Аквинский предпринял ещё одну попытку штурма концепции Августина осадным орудием Аристотеля, на этот раз более внятную и вдумчивую, чем у двух вышеупомянутых товарищей.
Прежде всего Фома нивелировал пропасть между телом и душой. А то с каждым последующим богословом она всё увеличивалась и увеличивалась. Противопоставление убиралось соотношением формы и материи. Что это значит, сейчас расскажу.
Согласно Аквинскому, есть чистые формы (такие как Бог и ангелы), а есть ингерентные (от лат. Inhaereo – cцепляться, быть прикованным, нераздельным). Ингерентные формы способны существовать лишь в материи, оживляя оную и давая ей индивидуальность.
Человеческая душа является высшей из ингерентных форм, но низшей из всех чистых.
И тут происходит робкий поворот к эллинистической мистике, чуть ли не впервые за прошедшие века. Человек, благодаря подобному делению на формы, снова становится центром мироздания, соединяя оба круга бытия как микрокосм. Ренессансу приготовиться, скоро его выход!
У человеческой души, согласно Фоме, нелёгкая доля. Будучи в какой-то мере чистой формой, она легко переживёт разрушение плоти, не претерпев при этом никакого ущерба. Но она ведь ещё и ингерентная форма, поэтому проявляться душа может лишь посредством материального тела.
Вот и выходит, что человек может обладать высшими разумными принципами лишь в рамках своего субъективного и раздельно-телесного существования. А без бренного тела, вроде как, и не может ничего.
Утверждая подобный тезис, надо идти до конца. Фома решительно отвергает мысль Платона о том, что чувственное познание есть чисто духовный акт, пусть даже обусловленный телесно. Да, душа cверхбиологична, но она ведь и не вполне божественна. И будучи ингерентной, она всё-таки в значительной мере лишена самостоятельности. Поэтому только присутствие отдельно взятого тела способно указать на прячущуюся в нём индивидуальную душу.
Не менее интересна у Аквинского и теория отображения. К примеру, Демокрит объяснял зрительное восприятие следующим образом: человек смотрит на стол, и от него, словно луковая шелуха, отделяется тонкая оболочка стола, попадающая в глаз.
Фома справедливо замечает, что в таком случае предметы стоило бы прятать от других людей, пока они своими зрительными актами не истончили их до полного исчезновения. Да и непонятно, как из глаз будут утилизироваться «просмотренные» оболочки.
Аквинский, поразмыслив над возникшими сложностями, решает обозначить чувственные образы как бестелесные впечатления самой души. То есть, при взгляде на стол, тот остаётся на своём месте, не истончается и не теряет никаких оболочек, но зато в самой душе возникает нематериальный образ, схожий как две капли воды с наблюдаемым столом.
Отсюда следует ожидаемый вывод:
Предметы остаются пассивными «излучателями» своих качеств, поэтому образы, собранные по точному подобию предмета, в душе никакого материального воплощения не имеют. Их можно делать чётче и ярче, отодвигать на второй план, объединять в родовые понятия и как угодно ими оперировать. Потому как созданный по шаблону предмета образ – исключительно содержание самой души.
Непонятно? Тогда вот вам пример: я фотографирую яхту. На фото хорошо виден цвет яхты, её пропорции и габариты. Закинув снимок в фотошоп, я раскрашиваю яхту в другие цвета, меняю её пропорции и уменьшаю до размеров спичечного коробка. Сама по себе исходная яхта, с которой делался снимок, осталась прежней: не уменьшилась и не перекрасилась. Но её точный фотообраз подвластен мне от и до. Что хочу с ним, то и делаю.
Прощай, схоластика!
Вот мы и подобрались к закату эпохи Средневековья. Схоластика к тому моменту исчерпала все свои познавательные ресурсы и тихо-мирно ушла в тень. Прежде чем она окончательно покинет орбиту нашего интереса, давайте же выделим несколько её характерных черт.
Итак, формула схоластики выглядит так:
СХОЛАСТИКА = БОГОСЛОВИЕ + ЛОГИКА
Строчка выше говорит о том, что схоластика – это система формально-логических изысканий, замешанная на христианской догматике. Логика здесь оправдывает богословие, а богословие подкрепляет своей таинственной силой те места, где логика спотыкается.
Схоластика обращала внимание на многие науки, хотя и трактовала их материал специфически. Не стала исключением и наука о душе. Влияние схоластики на неё можно оценивать как в позитивном, так и в негативном ключе.
Из несомненных плюсов отметим завершённость схоластической психологии – она замкнута в самой себе. Ну, и диалектическая тонкость тоже присутствует. Всё-таки схоластика – хороший учитель, особенно если надо что-нибудь логически обосновать.
К сожалению, минусов у схоластической психологии гораздо больше. Лишив науку о душе самостоятельности и полностью подчинив её своим целям и задачам, схоластика серьёзно ограничила влияние и дальнейшее развитие психологии на несколько веков. И вот вам аргументы:
- Схоластика оборачивает достижения других наук в свою пользу и перенаправляет их исследования на свой предмет, лишая тем самым автономности весь научный корпус;
- В опытном психологическом материале недостатка нет, но схоластика видит в конкретных жизненных проявлениях тупик для душевных способностей, препятствующий постижению Бога;
- Психологические описания и анализ не лишены предвзятости и во всех спорных моментах трактуются однозначно в пользу религии;
- Соблюдения условий эксперимента полностью отсутствуют. Время уважать экспериментальную науку пока ещё не пришло.
Как видите, картина в чём-то безрадостная, но будем честны: схоластическая философия отличалась единством и цельностью выбранных методов. Может быть даже схоластика – это единственный культурный феномен, который на протяжении долгих веков без всяких шатаний и перекосов методично и неотвратимо, как еврейский голем, двигался к чётко поставленной цели.
А цель заключалась в исследовании теологических вопросов, которые были-таки всесторонне рассмотрены. Благо времени на это увлекательное занятие хватило с лихвой. Даже пара веков лишними оказалась.
Психология в ту эпоху не могла выскользнуть из крепких схоластических объятий, чтобы отправиться в самостоятельное плавание. Но некоторые бонусы и привилегии она всё же получила.
Представители схоластики, соединяя части духовных стремлений в единый теологический порядок, особое место отводили науке о душе. Логика тут простая: психология занималась изучением души, а душа скрывала ответ на многие религиозные вопросы.
Да, внерелигиозная психология была невозможной в эпоху расцвета теологического мышления. Но постепенно эта парадигма начала утрачивать своё влияние и значимость. Области веры и знания неуклонно размежёвывались.
Догматы религии, так и невычерпанные до дна от своего таинственного содержания, окончательно переместились в область теологии, которая ослабила свою железную хватку и позволила возникнуть светской опытной науке. И что самое забавное, схоластика-то из себя эту чуждую науку и выделила. Хотя многие века клялась-божилась, что этого не случится.
Всмотримся же в горстку последних философов Средневековья. Значимых для психологии имён мы здесь не обрящем, но это поможет нам достойно завершить разговор о данной эпохе, попрощаться с ней и перейти в следующую.
Кучка средневековых мыслителей мнётся на пороге Ренессанса
В этом разделе я не стану растекаться мыслью по древу, а кратко пробегусь по некоторым именам. Всех их объединяет, пожалуй, только желание вырваться за пределы схоластической традиции.
И первым, кто осознанно пытался сформировать экспериментальный научный метод, был Роджер Бэкон. Пользуясь опытным подходом, он внимательно пересмотрел чувственные восприятия, открыв в них ассоциированные представления.
Что такое ассоциированные представления? Представьте, что вы смотрите на стул. И понимаете, что он объёмен и минимум трёхмерен. Но, если вдуматься, третьего измерения мы не видим в принципе. Наше восприятие само домысливает глубину предмета, хотя глаза показывают изображение, мало отличимое от двухмерного рисунка. Получается, ассоциированные представления дополняют и исправляют впечатления наших органов чувств.
Другому схоластику, Генриху Гентскому, решительно не понравились нововведения Фомы Аквинского. Поэтому он произвёл откат всей системы тогдашней протопсихологии чуть ли не до заводских настроек, а именно к Августину Блаженному.
Решительно отстаивая августиновский принцип внутреннего опыта, Генрих более точно исследовал эмоциональные и волевые соотношения, стараясь их лишний раз не интеллектуализировать. Особенно бесило его определение душевных способностей как самостоятельных сил, якобы никак не связанных с сущностью души. В этой позиции проскальзывает давно забытый тезис стоиков о единой природе всех психических актов.
Францисканская школа с Иоанном Дунсом Скотом во главе, закатав рукава монашеских роб, решает разобрать по кирпичику аристотелевскую психологию и из освободившихся стройматериалов соорудить свою концепцию:
- За человеческим телом закрепляется большее значение, чем было принято у Аристотеля, да и вообще в Средневековье;
- Но в то же время ощущения считаются актами деятельности Я, хотя повод для этой деятельности возникает извне;
- Господство интеллекта втиснули в более узкие границы. Без всех этих аристотелевских градаций душ;
- Рассудок и волю обозвали формами проявлений разума;
- Воле отдали приоритет над рассудком, так как мышление – это прежде всего внутреннее волевое действие, и оно предшествует всякому логическому анализу. Говоря проще, прежде чем начать размышлять, я принимаю волевое решение о начале размышлений.
Сам же Иоанн Дунс Скот занимался проблемами свободы воли гораздо интенсивнее, чем его собратья по школе. Как и Фома Аквинский, он полагал, что воля неизменно стремится к божественной благодати. Но почему тогда человек творит столько зла? Скот полагает, дело здесь в том, что воля иногда действует активно, а иногда пассивно.
Пассивные движения подталкивают людей к удовлетворению низменных желаний, заставляя не считаться с чужими интересами. Отсюда и зло.
Активная воля – свободный акт души, стремящийся к добру.
Пассивная воля – акт души, направляемый страстями и внешними причинами.
Другой заметный философ того времени – Уильям Оккам – отметился в психологии критикой Фомы Аквинского. Как вы заметили, на излёте Средневековья Фома резко всем разонравился, и его только и делали, что критиковали.
Критике подверглась та самая теория отображения: в душе при взгляде на предметы рождаются бестелесные образы этого предмета, которыми душа может жонглировать в своё удовольствие как своим собственным материалом, помните?
Так вот, Оккам считает, что возникающие при взгляде на предмет чувственные, наглядные и разумные представления – на самом деле не точные образы вещей, а всего лишь знаки. И эти знаки указывают не на сами вещи, а как раз на образы, которые иным способом непостигаемы.
Иначе говоря, Оккам удлиняет познавательную цепочку. У Аквинского ведь как было: «Смотрю на предмет, и в душе возникает его точный образ».
ПРИМЕР №1: Есть стул сам по себе, а его копия в зеркале – и есть тот самый образ.
Оккам возражает: «Глядя на предмет ты видишь знак, который указывает на невидимый образ предмета, рождённый в душе».
ПРИМЕР №2: Есть стул, он отражается в зеркале. И этого отражения ты не видишь. Но на стуле стоит ещё одно зеркальце, которое отражает первое зеркало с отражённым стулом. И вот как раз дважды отражённый стул во втором зеркальце ты только и способен разглядеть.
Многие слышали про знаменитую бритву Оккама, запрещающую плодить сущности без нужды. Мне кажется, к своим построениям Уильям её забыл применить: познавательная цепочка в необязательном порядке удлиняется на одно звено. Ему-то уже всё равно, а нам с этим разбираться!
А что там у христианских мистиков, спросите вы? У них всё хорошо, за исключением того, что душой они интересовались исключительно в религиозном ключе, и никакой психологией у них и не пахло.
Исключением может стать разве что преподобный Иоганн «Майстер» Экхарт. Этот замечательный мужчина трудился сразу на два фронтах: будучи по убеждениям мистиком, чьи позиции расходились с официальным христианством, он, тем не менее, сделал впечатляющую карьеру в церковной иерархии. Правда, через какое-то время церковь почуяла неладное и оперативно отреагировала: Экхарт лишился всех своих постов и регалий, был осуждён за ересь и умер, не дождавшись окончания процесса.
Принадлежа к одному ордену с Фомой Аквинским, он официально его позиции не перечил, но предпочёл продолжить линию викторинцев, Августина и неоплатоников.
Душу Экхарт рассматривал как некую целостность, охватывающую все стороны жизни. При таком подходе границы между способностями стираются, а сама душа в совокупности своих актов «подпитывается» из духовной искорки, которая горит в её глубине и указывает путь к Богу.
Отказываясь от своих несовершенных побуждений и от своей греховной природы, человек способен достичь некоего состояния «уединённости». В этом состоянии Бог оживотворяет в нём своего Сына. Но состояние наивысшего блаженства достижимо лишь после принесения великой жертвы. В жертву надо принести всё богатство жизни собственного сознания. Да, это страшно, но взамен обретается намного большее.
Ну а теперь, пока моя статья не раздулась до средневекового трактата, перейдём к выводам.
Выводы
- В эпоху высокого и позднего Средневековья главенствующей научной парадигмой стала схоластика, придя на смену апологетике и патристике.
- Схоластика представляла собой замкнутую систему теологических рассуждений, доказательства которых основывались на развитой диалектике и логике.
- Весь комплекс существовавших на тот момент наук развивался в схоластических рамках. Схоластика не только пронизывала каждую науку и пользовалась плодами её достижений, но и обогащала их понятийный аппарат с помощью тщательно разработанной логики.
- Схоласты постоянно обращались к наследию Августина Блаженного, развивая и дополняя его идеи.
- Видным схоластом того времени был Фома Аквинский. Ему удалось свести к минимуму разрыв между духовным и материальным, который к концу эпохи становился просто катастрофическим.
- В позднем Средневековье наметилась тенденция выхода за пределы схоластической традиции и поворот к опытному знанию. Схоластика к тому времени исчерпала свои познавательные возможности и завершилась как система.
P.S.:
На этом предлагаю закончить. Материал в статье получился неровным, слегка лишённым целостности. Но что поделать: раз на раз не приходится. Впереди замаячил Ренессанс с его повышенным вниманием к телесному, а Средневековье, что высокое, что позднее, потихоньку растворяется в божественном свете и покидает нас...